Поэтому настоящий момент – не отрезок между двумя точками на циферблате. Он всегда полон, всегда готов раскрыться, дать рождение новому. Достаточно провести небольшой эксперимент и глубоко заглянуть внутрь себя, скажем, прослеживая почти любую пришедшую в голову мысль: вы наверняка обнаружите, настолько богато каждое сознательное мгновение человеческого ума – ассоциации и новые мысли буквально разбегаются во все стороны. Или возьмем сновидение: оно продолжается всего несколько мгновений, как вспышка в сознании, как внезапный звук сирены, и, однако же, может потребоваться несколько минут, чтобы рассказать обо всем, что вы успели в нем увидеть. Безусловно, человек выбирает и отбрасывает. Он живет не только своими снами и фантазиями – лишь временами, если сочиняет музыку, в ходе психотерапевтического сеанса, составляя рабочий план. И даже тогда он не теряет ясного представления о тех манящих возможностях, которые открываются в настоящей реальности. Поэтому мгновение, пользуясь философским термином, всегда имеет свою «конечную» сторону, о которой зрелая личность не забывает никогда. Но мгновение всегда имеет и бесконечную сторону, оно всегда чревато новыми возможностями. Время для человеческого существа – не коридор, но постоянное раскрытие.

Есть много переживаний, которые выбивают нас из быстротечного рутинного потока времени, но главным среди них является мысль о смерти. Один современный английский автор рассказывает, как он годами пытался писать, следуя традиционным методам. «Я думал, что смогу писать по заданной схеме», – утверждает он; но выходило довольно посредственно. Во время войны, продолжает он, «я понял, почему меня раньше не публиковали… Когда мы все думали, что завтра можем умереть, я решил написать то, что действительно хотел».

Если мы подчеркнем, что его писательский дар раскрылся, как и было на самом деле, то люди могут интерпретировать это как типичный пример психологии успеха: «Если вы хотите быть успешным, пишите то, что вы действительно хотите». Но такой вывод, конечно, совершенно не соответствует сути. Предыдущая установка автора писать в соответствии с внешними стандартами с тайной целью – а именно такой целью в наши дни является успех, – как раз и выступила фактором, мешающим ему раскрыть литературный талант. И именно от этой установки он отказался, столкнувшись со смертью. Если завтра ты можешь умереть, то зачем выбиваться из сил, пытаясь соответствовать стандартам и схемам? Предполагая, что успех и признание могут быть достигнуты путем следования некой формуле – а это в любом случае лотерея, – можно и не дождаться своей награды; так почему бы не насладиться радостью от самого процесса творчества и не быть честным с самим собой?

Возможность смерти отвлекает нас от будничного хода времени, потому что она так ярко напоминает нам, что это не будет продолжаться вечно. Это притупляет наше восприятие настоящего; турецкая пословица, оправдывающая прокрастинацию, – «Завтра тоже благословенный день» – больше не служит утешением; нельзя ждать бесконечно. Для нас важен тот факт, что хотя в настоящий момент мы еще не умерли, мы обязательно когда-нибудь умрем; так почему бы не выбрать что-то интересное для себя, пока есть время? Так называемый циничный поэт Ветхого Завета, Екклесиаст, был очень реалистичен в этом вопросе. На фоне своего рефрена «все суета» он заявляет, что мудрец не будет дожидаться будущих наград и наказаний. «Все, что может рука твоя делать, – продолжает Екклесиаст, – по силам делай; потому что в могиле, куда ты пойдешь, нет ни работы, ни размышления, ни знания, ни мудрости»[101].

Спиноза любил говорить, что человек должен действовать sub specie aeternitatis – с точки зрения вечности. «Потому что я понимаю Вечность, – пишет он, – что она есть само существование… Существование такой вещи, как вечная истина… не может быть объяснено через протяженность или время». Далее он говорит, что существование чего-либо зависит от его сущности, – и эта идея не так запутанна, как кажется на первый взгляд. Если попытаться применить ее, то человек должен действовать «с точки зрения вечности» в той мере, в которой его действия возникают из его собственного центра, самости. В приведенном выше примере с писателем таким актом было его решение писать не в соответствии с внешними изменчивыми вкусами, которые появляются и исчезают в веренице дней, а в своей внутренней, уникальной, оригинальной манере, которая делает его индивидуальным. Жить в моменте вечности – это и не про интенсивность жизни (хотя самосознание всегда добавляет опыту некоторую интенсивность), и не про жизнь в соответствии с абсолютной догмой, религиозной или иной, и не про моральные нормы. Скорее это означает принятие свободных и ответственных решений, осознанных и соответствующих собственному уникальному стилю конкретной личности.

Наше обсуждение в этой главе приводит нас к выводу, что на самом глубоком уровне вопрос, в какую эпоху мы живем, не имеет значения.

Основной вопрос заключается в том, как индивид, осознавая себя и тот период, в котором он живет, способен своими решениями достичь внутренней свободы и жить в соответствии со своей внутренней интеграцией. Живем ли мы в эпоху Возрождения, во Франции XIII века или во времена падения Рима, мы являемся неотъемлемой частью нашего века во всех отношениях – в его войнах, экономических конфликтах, тревогах и в его достижениях. Но никакое «хорошо интегрированное» общество не может исполнить за человека или же избавить его от задачи достижения самосознания и способности делать свой выбор ответственно. И никакая травмирующая ситуация в мире не может лишить индивида привилегии принимать окончательное решение в отношении себя, даже если он тем самым только подтверждает свою собственную судьбу. Может показаться, что человеку было бы легче «приспособиться» к другому веку – к тем «золотым векам» Греции или эпохи Возрождения, на которые можно было бы оглянуться с тоской. Но кроме того, что это хорошее упражнение в фантазии, желание жить в те времена основано на ложном понимании отношения человека ко времени. В те дни, на самом деле, человеку не было легче отыскать и выбрать свой собственный путь. В наши дни существует даже большая потребность в том, чтобы примириться с собой; мы менее способны «отдыхать в материнских объятиях» нашего исторического периода. Так можно ли не отстаивать тот факт (если бы речь шла о каком-нибудь споре в гостиной), что с точки зрения стремления человека познать себя ему лучше научиться жить в наши дни? На поверхностном уровне можно найти плюсы и минусы для жизни в любой исторический период. Но на более глубоком уровне каждый человек должен прийти к своему собственному осознанию себя, и он делает это на уровне, превосходящем конкретную эпоху, в которую он живет.

То же самое относится и к хронологическому возрасту. Самый важный вопрос не в том, двадцать ли человеку лет, или сорок, или шестьдесят, а в том, реализует ли он свою способность осознанного выбора на данном этапе своего развития. Вот почему здоровый ребенок в свои восемь лет, как каждый может убедиться, более способен быть личностью, чем невротик в свои тридцать. Ребенок не является более зрелым в хронологическом смысле и не может делать столько же, сколько взрослый, не может заботиться о себе как он, но ребенок является более зрелым существом, если мы оцениваем зрелость по искренности эмоций, оригинальности и способности делать выбор на основаниях, адекватных его стадии развития. Заявление человека двадцати лет: «Я начну жить, когда мне будет тридцать пять» так же ложно, как и слова того, кто в свои сорок или пятьдесят сетует: «Я не могу жить, потому что потратил впустую свою юность». Интересно, что при ближайшем рассмотрении обычно обнаруживается, что это один и тот же человек – тот, который жалуется в пятьдесят, откладывает свою жизнь и в двадцать, – что еще более убеждает нас в нашей точке зрения.