Воздух над Горой Синшан светился розовым, точно мякоть арбуза, и на диких овсах, что росли по склонам Большого Холма, лежал красноватый отблеск. Цвел дикий табак, наполняя воздух своим ароматом. Я сорвала на берегу листочек мяты и приложила к тому месту, где на его подошве, темной и загрубелой, выступила капелька крови.

— Я должна отнести кувшин с водой в свою хейимас, а потом еще сходить в хейимас Обсидиана, — проговорила я наконец. Я хотела, чтобы он понял: я собираюсь вступить в Общество Крови и получаю там соответствующие наставления. Да и вообще, лучше бы я поскорее ушла: я была слишком ошеломлена тем, что он заговорил со мной запросто, как прежде; и в то же время уходить мне не хотелось.

На этот раз он ответил не сразу. А когда наконец заговорил, то голос его звучал по-доброму и задумчиво.

— А когда ты наденешь некрашеные одежды? — спросил он, и я сказала, что после Танца Воды, в следующее полнолуние. Он сказал:

— Я приду на этот праздник. Я непременно приду в ваш дом Высокое Крыльцо! — и улыбнулся, а я впервые вспомнила, что ведь по случаю моего вступления в Общество Крови непременно устроят праздник, и я надену свои новые одежды — в знак того, что я стала взрослой.

Я сказала:

— Приходи. Мы напечем кучу пирожков с грибами. Однажды, когда мы были еще детьми, во время Танца Солнца в Мадидину он один съел целое блюдо пирожков с грибами, прежде чем их успел попробовать хоть кто-нибудь еще, и его тогда несколько лет дразнили обжорой.

— Отлично! — сказал он. — Вот я их и съем. Ах, Северная Сова! И какой же ты тогда станешь?

— В основном такой же, как и сейчас, — ответила я.

— А какая ты сейчас? — Он смотрел прямо мне в глаза, пока я не отвернулась. Помолчав, он вдруг сказал:

— Ах, Северная Сова! Иногда… — и вдруг умолк.

Я еще подумала — да и сейчас уверена в этом, — что тот человек, который выглянул тогда из его глаз, и был Настоящий, а не тот, что считал себя Воителем и всегда от меня отворачивался, показывая, что он Мужчина и у него есть собственное «я». Наверное, потому, что он сидел на берегу ручейка, в него вселилась душа Воды. Я перестала его бояться и стала с ним разговаривать как ни в чем не бывало. Не помню уж о чем, но он охотно и спокойно отвечал мне, и мы так проговорили еще довольно долго. А когда роща земляничных деревьев у вершины Большого Холма на фоне закатного неба стала казаться черной и тот розовый волшебный свет погас, мы побрели по тропе над речкой, я впереди, он следом, а иногда, если тропа была достаточно широкой, шли рядом. Когда мы поднялись на площадь для танцев, вечерняя звезда уже ярко горела в небесах, а звезда Добра сияла над черными силуэтами эвкалиптов. Мы вместе прошли мимо городского Стержня, и он сказал еще раз:

— Я непременно приду на праздник, — и пошел дальше к мосту. Я отправилась к себе, в дом Высокое Крыльцо, чувствуя, что невероятно изменилась с тех пор, как сегодня вышла из этого дома.

Все четыре ночи Копье приходил в Синшан на Танец Воды, а потом пришел, как и обещал, в дом Высокое Крыльцо на мой праздник в честь вступления в Общество Крови. Праздник был скромный, ведь у меня было только полсемьи, да и та небольшая, и не все в ней были достаточно щедрыми или общительными людьми; но Девять Целых спел для меня Песнь Отцов и подарил мне фарфоровую чашку, украшенную глазурью цвета крови — эту краску делали с примесью ртути, которую добывали в Горе Синшан; а бабушка подарила мне свое бирюзовое ожерелье, привезенное с Оморнского Моря. Я надела тонкую рубашку из некрашеного полотна, которую мать сшила специально для меня из той ткани, хлопок для которой я старательно собирала и пряла еще в прошлом году; потом — пышную, с тремя оборками юбку и верхнюю рубаху с длинными рукавами, а поверх всего еще и жилет из очень мягкого гладкого льна, который подарила мне Ракушка. Я напекла немыслимое количество пирожков с грибами — так много, что потом мы раздавали их целыми корзинами. Копье вел меня в танце первым. Он был искусный танцор и все время с улыбкой смотрел на меня поверх голов танцующих. В душе я уже называла его совсем другим именем, которое, по-моему, подходило ему куда больше, чем Копье: Взгляд Пумы.

Итак, я вступила в Общество взрослых женщин, и из головы у меня не выходил танцующий горный лев. Это был недолгий счастливый период среди подступавших со всех сторон неудач и неприятностей, хотя, наверное, уже на следующий год я бы не назвала это время таким уж счастливым, ибо Копье снова отвернулся от меня. И вот тогда я решила, что в жизни моей вообще уже больше не будет ничего хорошего.

Я винила Общество Воителей за то, что они отняли его у меня, и это действительно было так, но, надо сказать, и его собственный Дом и семья, в общем-то, были виноваты не меньше. Мы продолжали изредка встречаться и разговаривать — чуточку чаще, чем просто случайно. Мне было пятнадцать лет, а ему семнадцать, мы считались дальними родственниками; нам было еще рано думать о любви, и даже если бы речь зашла о браке, родство наше сочли бы недостаточно далеким, чтобы можно было им пренебречь. Его сестра ревновала меня к нему и дружить со мной перестала. И кое-кто из его Дома в Мадидину и в Синшане был против меня: ведь если бы Копье на мне женился, то перешел бы в семью полукровки, дочери «человека-без-Дома».

Все это я знала, но мне на все было наплевать. Не думаю, чтобы меня в тот год интересовало что-то еще, кроме наших с ним отношений, и думала я только о нем одном, вот только не знаю, как это выразить словами. Пытаться изобразить на бумаге подобное чувство — это все равно что пытаться вспомнить, что ты чувствовал, будучи сильно пьяным — так недолго и с ума сойти. Говорить о влюбленности можно, только если сам влюблен, а я больше никогда ни в кого не была влюблена с тех пор.

Во время Танца Луны все молодые Воители приняли что-то вроде обета воздержания; и с той поры Копье больше со мной не встречался, не смотрел на меня, проходя мимо, не отвечал, когда я с ним заговаривала, если — пусть изредка — мне удавалось его увидеть.

Как-то раз в отчаянии я пошла за ним следом в поля близ Мадидину в жаркий полдень одного из последних дней сухого сезона и сказала:

— Неужели такие храбрые мужчины боятся даже разговаривать с женщинами?

Он не ответил.

— Когда-то я в сердце своем назвала тебя одним священным для меня именем. Хочешь узнать, какое это имя?

Он снова промолчал, на меня и не взглянул и продолжал заниматься своей работой.

И я пошла прочь, оставив его там с мачете и корзиной среди длинноруких искривленных виноградных лоз. Крупные листья их цвета ржавчины были покрыты пылью. Дул сильный сухой ветер.

Поскольку Копье стал Воителем, я хотела, чтобы наши две жизни были настолько близки и похожи, насколько это возможно, и стала посещать собрания Союза Ягнят и училась у них в течение всего следующего года. Любовь во мне любила все, что любил мой любимый. Все мои мысли и чувства были заняты только им одним: я была служанкой своей любви и служила ей так же преданно и верно, как солдаты моего отца служили ему, своему командиру