— Ничего. Умер от горя, бедняга.

— Вот оно что... Нет, я не умру.

— Умрешь, и довольно скоро, потому что ты старый. Смотри, что у меня есть.

Я бросаю ему на колени фотографию, где он вдвоем с Оксаной. Он держит снимок, пальцы немного дрожат — старческий тремор или впечатлительный сильно?

— Где ты это взяла? — голос его стал хриплым и надтреснутым.

— Сорока на хвосте принесла, господин адвокат.

Его глаза наливаются яростью. Он откинулся на спинку кресла, чтобы успокоиться. Давай, старик, справляйся со своим гневом. Обожаю доводить людей до бешенства.

— Любишь играть с огнем?

— Я — нет, но твой камин опасен. Что тебе от нас нужно?

Он смотрит на снимок, не отрываясь. Может, ему жаль, что он стар, жизнь прошла, и что осталось?

— Я хотел вам кое-что предложить. А именно: деньги и новые имена. Вы могли бы уехать и жить в любой стране безбедно. Да, я хотел это уладить. Но теперь мне интересно, что еще вы раскопали, а потому вы немного задержитесь у меня в гостях, и мы поговорим. Здесь есть умельцы, у которых даже мертвые заговаривают. Скоро ты, красавица, будешь умолять меня послушать историю твоей жизни, а смерть примешь как милость. Так что подумайте об этом оба — до утра. Надеюсь, вдвоем вы найдете, как скоротать время.

В комнату заходят двое: маленькие головки, гора мускулов, и похожи друг на друга, как братья.

— В подвал обоих.

Мы поднимаемся и выходим. Собственно, он бы все равно нас обманул. Так или иначе, нас убьют, но смерть из-за угла меня не устраивает. Если придется умереть — так хоть знать, когда и как.

— Ныряйте сюда.

Подвал тут впечатляющий. Что ж, нечего пенять, так оно и должно было случиться. Вот только хозяин сидит сейчас и выклевывает себе печень — старые фотографии способны освежить память.

— Сидите тут.

Похоже, больше двух слов ребята говорить не умеют. Мозг им выдали слишком малофункциональный, это прирожденные копатели: даешь такому в руки лопату, и он будет копать, и пророет насквозь земной шар, ни разу не поинтересовавшись, зачем это нужно. Просто «круглое — катим, квадратное — несем», и все. Наверное, и такие создания зачем-то нужны.

Железная дверь гремит, закрываясь. Мы находимся в небольшом помещении, оборудованном в подвале. Свет проникает сюда через отверстие вентиляции. Я двигаюсь вперед, нащупывая дорогу. Стена неровная, пол цементный, а темно-то как!

— Лиза, ты где?

— Тут. Иди сюда, Вадик, я нашла что-то, похожее на лежак.

Он нащупывает в темноте мою руку, устраивается рядом. Жесткие доски впиваются в тело, Рыжий молчит. Сердится... Старый хрыч врал нам — даже если бы согласились взять деньги и уехать, прожили бы мы недолго. Возможно, даже меньше, чем под собственными именами.

— Я всегда поражался твоему умению задеть человека за живое. Смолчать ты никак не могла, — бурчит Рыжий.

— А смысл?

— Да, нас убьют в любом случае. Но пока мы им зачем-то еще нужны.

— Интересно, зачем? Темно здесь, как у негра за пазухой. Если бы ты послушал меня раньше, то был бы сейчас дома, а не вляпался вместе со мной в дерьмо.

— Не говори глупостей. Зачем мне жизнь без тебя? Мы всегда были вместе, вот и умирать будем вместе.

— Кто говорит о смерти?

Он прижимает меня к себе, словно хочет защитить от беды, нависшей над нами. Милый мой Рыжий, какая же я была дура все эти годы! А теперь уже поздно что-то исправлять. Или нет? Мы не должны сдаваться. Выход есть, даже если мы его не видим.

Я слышу, как бьется сердце Рыжего. Мы всегда были вместе, это правда. И я не позволю каким-то дегенератам убить нас только потому, что им так удобнее. И еще...

Блин, мне это кажется или кто-то здесь есть?

— Вадик, мы тут не одни.

— Нет, Лиза, не может быть. Здесь никого нет, кроме нас.

— А я говорю — есть!

— Может, крысы?

Может, и крысы. Сумку у меня почему-то не отобрали, только порылись в ней — и то для вида, без души. Я высыпаю мусор на пол. Ага, вот они — спички, которые я прихватила в баре.

Я поджигаю спичкой какую-то рекламу. Неровный свет выхватывает из тьмы часть помещения, у противоположной стены стоит такой же топчан, и на нем кто-то лежит. Я была уверена... черт, бумажка догорела и обожгла мне пальцы.

— Ты видел?!

— Да. Осторожно, я сам.

— Еще чего!

Мы поджигаем еще одну бумажку и подходим к лежащему. Почему он молчал все это время? Или умер?

— Лиза, смотри, это не...

— Да! Боже мой, посмотри на него!

Тут лежит все, что осталось от Остапова. С первого взгляда ясно, что он не отделается испугом, как Андрей. За Леху кто-то взялся всерьез и довел дело до конца.

— Лиза, посвети мне.

Я поджигаю один из носовых платков, намотав его на косметический карандаш. Рыжий наклоняется над телом. Его руки привычно ощупывают раненого, оценивают повреждения, но, на мой взгляд, Леха — уже труп.

А он стонет и открывает глаза. Вернее, глаз, потому что второй ему кто-то выбил. На его месте — кровавая дыра.

— Леш!

Он смотрит на меня, не узнавая, потом его взгляд становится осмысленным.

— Леха, скажи хоть что-нибудь!

— Лиза, у него шок. Многочисленные переломы, одно из ребер, похоже, вошло в легкое, глаз не подлежит восстановлению, и он тут находится не менее суток.

— Леш, как же ты?..

Он умоляюще смотрит на меня и шевелит губами. Я наклоняюсь к нему. Он что-то шепчет, но я не понимаю. Цифры? Я не запомню. Но он повторяет их, и я записываю на руке карандашом.

— Полковник Слисаренко... Позвоните, и помощь... будет.

— Леха, ты только держись! Я сейчас что-нибудь придумаю.

— Я... не лгал тебе... тогда... Лиза...

— Кто тебя так, Леха?! — Ну что я спрашиваю, и так все ясно.

— Гриб... Анна ему... они...

Он снова закрывает глаз. Мне кажется, что уснуть для него будет лучше, но я должна что-то придумать. Должен быть выход!

— Леш!

— Лиза, он умер. — Рыжий обнимает меня. — Черт, я недолюбливал его, а теперь мне жалко. Не плачь только, Лиза.

— Я не плачу.

Я в ярости. Если бы мне сейчас попался кто-нибудь из местных долгожителей, не сносить бы ублюдку головы. Ведь я уже видела когда-то такое же избитое, искалеченное тело. Таким когда-то был Кук — и мы не простили убийцам его смерть. Закон пощадил их, а мы — нет. Так что Гриб уже труп.