F. А. Р., Моод усмотрел моральное давление на переводчиков. По этой причине в начале 1901 года он принял решение прервать сотрудничество с Е А. Р, сосредоточившись на новых переводах ранее изданных произведений Толстого[746]. Надо все же отметить, что, помимо вопроса авторских прав, решение Моода было вызвано еще и неприятием того, что Чертков неоднократно оставлял за собой право вносить поправки в чужие тексты[747]. Осознав решимость Моода, Толстой, пусть и с горечью, смирился и даже не пытался переубедить Черткова.

Безусловная поддержка, которую Толстой оказывал Черткову, имела причины очень глубокие, которые выходили за пределы простой издательской политики и затрагивали непосредственно сферу эмоций. Толстой писал Мооду:

Мое отношение к этому делу такое: Ч[ертков] потратил так много и продолжает тратить любовного труда на правильное воспроизведение и распространение моих мыслей, кот[орые] он вполне и очень чутко понимает, что я только могу радоваться, имея такого посредника между собою и читателями. Главное же для меня то, что после всего потраченного им труда я не могу обмануть его ожидания и, вместо помощи ему, мешать его делу. Помощь же моя в его деле ограничивается тем, что я все новое (если что будет) распространяю прежде всего через него, предоставляя потом всем, если это кому нужно, пользоваться этим, как кто хочет[748].

В конце 1901 года в лондонском издательстве Grant Richards вышла книга «Севастополь и другие военные рассказы» («Sevastopol and other Military Tales») в переводе Моода. Она была заявлена как первый том исправленного и дополненного издания Собрания сочинений Толстого («The Revised Edition of Tolstoys Works»)[749], которое, ввиду многочисленных трудностей, было осуществлено лишь в период с 1928 по 1937 год[750].

И тут Толстой снова благожелательно отзывался о своем переводчике: «Я, кажется, уж писал вам о том, как мне необыкновенно понравилось ваше издание первого тома»[751]. Что же касается авторских прав на перевод, то Моод нашел свой способ решения проблемы: «Переводчики, разумеется, вправе предоставить собственные версии текста и определить, подобно Толстому, размер вознаграждения за свой труд – эти вопросы остаются на их совести и решаются в зависимости от потребностей, взглядов и жизненных обстоятельств»[752].

В 1900 году Чертков решил, что любое общение с Моодом должно происходить только через посредников. Это был конфликт, обреченный длиться долгие годы, и регулярные попытки Толстого положить ему конец ни к чему не приводили. Все же Моод – вероятно, им двигали мотивы скорее коммерческие, чем сентиментальные, – попробовал найти пути примирения, написав жене Черткова, женщине кроткой и болезненной:

Уважаемая госпожа Черткова,

<…> Я не могу скрывать, что время от времени не чувствовал в себе доброжелательности по отношению к Владимиру Григорьевичу; но в глубине души я считаю его одним из самых интересных людей, которых я когда-либо встречал и чья цель в жизни благая.

Толстой упрекал меня, и не раз, за то, что я недружелюбно отношусь к вашему мужу, и я не могу отрицать, что мне трудно испытывать добрые чувства к человеку, который не позволяет мне говорить напрямую с ним[753].

8 октября 1910 года н. с. Моод, обращаясь к очередному посреднику, на этот раз издателю и писателю Чарлзу Дэниелу (Charles Daniel, 1871–1955), так описывал развитие своих отношений с Чертковым:

Дорогой Дэниел,

В моем вчерашнем письме я не сказал Вам, что мои отношения с Чертковым были следующие.

Никогда не случалось, чтобы я отказывался говорить с ним или получать от него письма по любому вопросу. Не я начал, и не я продолжал ограничивать наше общение. В течение 10 лет он: 1) отказывался говорить со мной или встречаться со мной; 2) ограничивал наше письменное общение деловыми вопросами; 3) когда я писал ему по деловым вопросам, его платный помощник сообщал мне от его имени, что я не должен был адресоваться к Владимиру] Ч[ерткову] напрямую, даже если по делу, но должен был обращаться к нему (к помощнику); 4) В[ладимир]Ч[ертков] говорил со мной при посредстве пятерых разных людей, выбранных им самим и находящихся в определенной финансовой зависимости от него[754].

Но вернемся к поздней осени 1903 года: во время перевода трех сказок Чертков и Моод больше не общались напрямую. Сведения об этих текстах Моод получил от третьих лиц – по всей вероятности, от своих детей или, возможно, от Буланже. И тем не менее трудно поверить в то, что он действовал, не отдавая себе отчета в том, к чему это приведет. О его корыстных интересах свидетельствует также письмо Толстому, в котором он просил писателя официально доверить ему перевод сказок и при этом умалчивал о том, что он сам обратился к «Рабиновичу», уверяя, что речь якобы шла об инициативе Шолом-Алейхема. Моод прекрасно знал все правила игры и все же сыграл наудачу, надеясь опубликовать собственный перевод трех сказок без ведома Черткова, опередив его. Он, безусловно, понимал, на что идет. Валентин Булгаков, часто оказывавшийся в подобных ситуациях, пишет в своих воспоминаниях:

Но беда им [Кенворти и Мооду], если им удалось, путем переписки со Львом Николаевичем или хотя бы с которой-нибудь из его дочерей-секреташ, получить из Ясной Поляны ту или иную работу, тот или иной отрывок для опубликования раньше Черткова: тот обрушивался тогда всей тяжестью своего характера на них и на… Толстого! Грозные письма летели из Англии в Ясную Поляну, и великому Толстому приходилось всячески выкручиваться и оправдываться перед требовательным другом. Конфликтов на этой почве было очень много[755].

Шолом-Алейхем действовал исключительно в интересах жертв погрома и не задавался вопросом, можно ли отправлять Мооду копию толстовских рукописей, не спросив сначала разрешения писателя, от которого на самом деле было получено только «право первого издания»[756]. И он, конечно же, не мог предвидеть тех последствий, которые повлечет за собой в скором времени столь необдуманный поступок. И ни уговоры Буланже, ни призывы Толстого, ни тем более бессчетное количество писем, отправленных Шолом-Алейхемом, не помогли уладить конфликт.

IV

Наряду с Моодом и Шолом-Алейхемом, Чертков также обратился непосредственно к Толстому и 12 октября 1903 года н. с. направил ему «длинное и сложное письмо», а именно письмо № 105[757]. Рассказывая подробно о происходившем, он без обиняков описывал Моода как человека, лишенного моральных принципов, изворотливого, непорядочного, в то время как в искренности «Рабиновича» он ничуть не сомневался. Только вмешательство самого