— Я задремал, — признался он.

— Это благодаря моему дару рассказчика.

— Дай мне стакан, пожалуйста.

На самом деле это был даже не стакан, а прозрачный крепкий пластик, который, урони его на пол, подпрыгивал, как мячик. На донышке осталось немного тепловатой воды, и Митч выпил её, а когда сын предложил налить ещё, отказался. Митч лежал на своих высоких подушках и разглядывал Малькольма.

— Так ты, значит, покончил с «Жалобами»?

— Более-менее.

— И тебя примут назад в уголовную полицию?

— Ты думаешь, я для этого не гожусь?

— Нелегко тебе там придётся.

— У меня броня, как у динозавра.

— В том-то и проблема, что никакой брони у тебя нет. Поэтому «Жалобы» тебя и устраивали. Пиши себе бумажки — ни крови, ни распоротых кишок.

— Ты опять за своё?

— За какое это своё?

— В последнее время ты просто не можешь удержаться, чтобы не посыпать мне соли на рану.

— Правда?

— Правда. И ты это знаешь.

Фокс поднялся на ноги, чтобы вымерять шагами небольшое пространство комнаты. Несколько недель назад он получил письмо, сообщавшее ему, что он может сократить расходы по содержанию отца, если разместит его в комнате с другим постояльцем дома для престарелых. И у Фокса возникло искушение так и поступить. Не потому что он не мог позволить себе такие расходы — ему просто хотелось увидеть выражение лица Митча: это было бы пусть маленькой, пусть жестокой, но всё же победой.

— Ты чему это улыбаешься? — спросил его отец.

— У тебя хорошее зрение.

— Это не ответ на мой вопрос.

— Я просто подумал, что по пути домой заеду в китайский ресторан.

— Ты плохо питаешься.

— Получше многих. Кстати, Джуд к тебе заезжала?

— Твоя сестра — второй человек, который о тебе беспокоится.

— Скажи ей, пусть бережёт нервы.

— Она говорит, вы поссорились.

— На прошлой неделе я дал ей пятьдесят фунтов, заехал на следующий день, смотрю — она накупила себе выпивки и сигарет, а не еды. И ни гроша не осталось.

— За ней нужен присмотр.

— Спасибо за совет, но я как-нибудь перебьюсь без этого.

— Кто это сделает, если не ты?

— Ты ведь знаешь, что я пытался.

— Ну да, денег ты ей даёшь, но иногда требуется и что-то ещё.

— Я к тебе приезжаю, когда могу. Хотя один бог знает зачем — наши встречи всегда вот так заканчиваются.

— Меня бы немного утешило, знай я, что с вами обоими всё в порядке.

— Ничего, живём понемногу. — Фокс развёл руки и пожал плечами. — Жаль, не могу похвастаться, что нас с ней выдвигают на Нобелевскую премию, но тут уж ничего не поделаешь.

Митч Фокс горько улыбнулся:

— Вы всегда такими были. Ваша мать от этого чуть на стенку не лезла.

— Что-то не припомню.

— Ну да, ты же у нас такой пай-мальчик. И в магазин-то он сходит, и на стол накроет… Но если где чего напакостил, быстренько переложит вину на бедняжку Джуд и смотрит на тебя честными глазами, хоть и врёт при этом напропалую.

— Долго ещё я буду слушать эту злобную клевету? — Фокс демонстративно посмотрел на часы. — Только учти, у меня в ресторане заказана еда на вывоз…

— Ты всерьёз думаешь, что справишься с работой в уголовном отделе?

— Я сейчас работаю в группе, которая расследует убийство, и никто не написал про меня никаких гадостей в туалете.

— Это большой прогресс. — Веки Митча снова закрылись, челюсть отвисла на полдюйма.

— Я, пожалуй, пойду, пап, — сказал Фокс, возвращаясь к кровати; он дотронулся до отцовской руки. — Как насчёт мороженого на бережку в ближайшие выходные?

— Это меня взбодрит?

— В Портобелло[44]? Думаю, что это я могу тебе гарантировать.

— А Джуд приглашена?

— Я её спрошу, — ответил Фокс, пожимая на прощание покрытую крапинками руку и чувствуя, как она отвечает ему слабым пожатием.

Мортонхоллский крематорий нечасто становился объектом столь повышенного внимания. На соседних улицах никого не было, журналисты и телевизионщики припарковали свои машины и фургоны у тротуара, а потом их загнали за металлические ограждения на противоположной от входа в крематорий стороне дороги. Парковка была забита, участники траурной церемонии ждали прибытия катафалка с телом Патрика Маккаски. Ребус сомневался, что на проводы Билли Сондерса соберётся хотя бы десятая часть того количества провожающих, что пришли проститься с покойным министром. Хорошо если наберётся на две передние скамьи в часовне. Сегодня, когда проглянуло тёплое солнышко, для членов семьи и ближайших друзей была зарезервирована большая часовня, а остальных попросили отдать последний долг, оставаясь снаружи. Оборудовали систему звукоусиления, чтобы находящиеся на улице могли слышать службу. Некоторые из провожающих недоумевали: неужели их статус не позволяет им рассчитывать на место внутри? Но скоро все замолчали: прибыл целый сонм машин с официальными лицами — политические тяжеловесы от всех партий, руководство полиции и лорд-провост[45]. Ливрейный шофёр открыл заднюю дверь одного из «ягуаров», и из машины вышел Стефан Гилмур. Он приехал один, и Ребус спрашивал себя, не надо ли понимать это как некую красноречивую демонстрацию организаторов кампании «Скажи, „нет“». Гилмура только что вызывали на допрос по делу об убийстве, и руководство кампании могло решить, что это наносит ущерб их репутации. Все глаза были устремлены на премьера и его заместителя, но Ребус смотрел на Гилмура. Строгий тёмно-синий костюм, белая рубашка, чёрный галстук, солнцезащитные очки. Гилмур поправил манжеты и застегнул пиджак. И тут он увидел Ребуса. Политики направились в часовню, Гилмур двинулся в противоположном направлении. Ребус, стоявший на тротуаре возле укрытых скамеек, кивнул бывшему шефу.

— Ты что здесь делаешь? — вполголоса спросил Гилмур, снимая солнцезащитные очки и пряча их в карман.

— Отдаю последний долг.

— Он был хороший парень, независимо от политических убеждений. Как идёт расследование — не выяснили ещё, кто его убил?

— Насколько мне известно, нет. Но с Билли Сондерсом кое-какой прогресс есть.

— Да?

Они оба делали вид, что разглядывают двери в часовню и толпящихся у них людей.