В детстве Тиффани закатывала глаза, услышав Шутку в очередной раз, но теперь мысль о ней согрела её.

А на полке в комнате стояла фарфоровая пастушка[54].

Матушка Болен.

Рядом Тиффани положила пастушью корону.

От Болена к Болену, от старшего к младшему.

Земля Под Волной… Так переводилось имя Тиффани с языка Фиглей. Тир-вар-фойн, Тиффан, звала её кельда. В самом звуке её имени была заключена магия, настоящая магия изначальных времён.

Ночь была тиха и ласкова. Тиффани говорила себе, что надо хоть немного поспать, иначе потом она будет совершенно без сил. Но она просто лежала в темноте, Эй прижималась к её боку в поисках тепла, а снаружи ухали совы, опять и опять, словно предупреждали о чём-то…

За окном поднималась полная луна, огромный серебристый круг, который засияет в небесах и станет маяком для эльфов.

Веки Тиффани смежились…

А душа её перенеслась в меловую яму. В руке Тиффани лежала пастушья корона, её пять гребней сверкали в свете луны, и раковина сияла, словно аквариум по ту сторону времени.

Тиффани слышала рёв древнего моря в изгибах крохотных раковин, превратившихся в мел холмов у неё под ногами.

Она качалась на его волнах…

К ней приближалась огромная рыбина — зубастая, уродливая, страшная.

Тут в её голове подал голос доктор Хлопстел[55].

— Дунклеостей*, — пояснил он, когда создание величиной с дом проплыло мимо. Потом: — Мегалодон*.

Мегалодон тоже был огромным и явно очень плотоядным — такого множества зубов зараз Тиффани никогда в жизни не видела. Следом явились морские скорпионы, покрытые бронёй, вооружённые клешнями. Но никто не обращал на Тиффани никакого внимания. Казалось, она имеет право быть здесь.

А потом внимание Тиффани привлекло совсем небольшое создание, ощетинившееся множеством синих игл.

— Эхиноидея*, — подсказал доктор Хлопстел.

— Верно, — подтвердило создание. — А ещё я — пастушья корона. Во мне скрыт кремень. И использовать меня можно по-разному. Некоторые зовут меня морским ежом, другие — чёртовым пальцем, но здесь, сейчас, на этом самом месте, зови меня пастушьей короной. Я ищу истинного пастуха. Где найти такого?

— Дай подумать, — услышала Тиффани собственный голос. — Я — Тиффани Болен, и мой отец — лучший из пастухов.

— Мы знаем его, — отвечало создание. — Он хороший пастух, но не самый лучший. Ты должна найти лучшего из лучших.

— Я всего лишь ведьма, — сказала Тиффани, — но я постараюсь помочь. Я много работаю, в основном ради других людей.

— Да, — сказала эхинодея. — Мы знаем.

«Я разговариваю с подводным жителем, — подумала Тиффани. — Это нормально?» Это был Здравый Смысл, не Задний Ум.

— Это странно, — заметил доктор Хлопстел. — Но не более странно, чем провалиться в кроличью нору с колодой карт*.

«Дайте-ка подумать, — сказали Задний Ум и Дальний Умысел. — Если бы говорящие морские создания были обычным делом, мы все знали бы об этом. Значит, это особенное явление, специально для меня».

И тут раздался голос из ниоткуда, словно сам Океан заговорил, преодолев бездну времени:

— Тиффани Болен — всем пастухам пастух, ибо она ставит других превыше себя.

И пастушья корона у неё в руке налилась теплом, засияла изнутри золотым светом. Семейная реликвия, передававшаяся из поколения в поколение — к матушке Болен, от неё — к Джо Болену, а теперь вот к Тиффани.

Море исчезло, и Тиффани снова очутилась в меловой яме, но волшебство не закончилось: медленно, очень-очень медленно из мела высвободились кости, поднялись, и соединились, и сложились в два силуэта.

Гром и Молния, овчарки матушки Болен! Лучшие пастушьи собаки, каких знал мир! Лучшие собаки для лучшего из пастухов.

Они уселись у ног Тиффани, насторожив уши, и Тиффани почувствовала, что могла бы наклониться и погладить их. Но лучше не стоит. Потому что если она прикоснётся к ним, кто знает, не придётся ли тогда и ей уйти в мел вслед за ними, превратиться в груду костей в меловой толще?

— Рядом, Гром! Ко мне, Молния! — прошептала Тиффани, и знакомые команды наполнили её сердце отвагой.

И тут она проснулась. Эй лежала у неё в ногах, сделавшись тяжёлой и словно бы жидкой, как бурдюк с водой, за окном в тёмной кроне дерева горели совиные глаза… И кто-то стучал в оконную раму.

А полная луна величественно струила свет на каменные круги, указывая путь своим заблудшим детям, и они ехали верхом во всём блеске и славе…

В окно заглядывал Явор Заядло.

— Хозяйка Тиффани, началось! — крикнул он. — Чучундры валят!

— Так кричи «Раскудрыть!» и поднимай весь клан! — велела Тиффани.

Из-под кровати выскочило несколько маленьких воинов, нёсших там караул. Один из них, похоже, прятался в её башмаке. Он принялся лупить кулаками шнурки с воплями:

— А ну, получите мал-мала люлей, вы, мерзявые извилищи!

«Башмаки… — подумала Тиффани. — В эту ночь я могла бы надеть башмаки матушки Ветровоск. Они придали бы мне смелости…» Но она тут же оборвала себя: «Нет! Это моя земля! Мои луга! Мои ноги! Мои башмаки! Мой путь!»

Она принялась спешно натягивать платье, ругая себя: «Ну почему я не догадалась лечь спать в одежде? Какая я после этого предводительница защитников?»

Спотыкаясь, она кинулась обуваться, но тут почувствовала тяжесть в кармане своего тонкого чёрного платья. В кармане лежала пастушья корона. Но ведь перед тем, как лечь, Тиффани положила её на полку… Может, она, сама того не сознавая, успела сунуть корону в карман?

Она спросила вслух, обращаясь к луне:

— Что такое пастушья корона? Кому она служит?

И в голове возник ответ: «Тиффани Болен, Земле Под Волной».

Тиффани быстро обвязала корону кожаным ремешком и надела на шею, как подвеску. Она отправляется на битву, так пусть сила короны будет с ней, у самого сердца. Сила многих поколений Боленов. Сила матушки Болен. Сила пастухов всех времён.