— Спасибо, — проговорил он. — Там еще есть засыпанные. — Медленно, неуверенно, но с достоинством он поднялся по перекошенным ступеням. У него за спиной в бункер спускались заключенные.

Они возвращались. Они были на грани изнеможения. Им пришлось еще тащить на себе умерших и раненых товарищей. Тот, которого засыпало при налете, умер. На небе горела роскошная вечерняя заря. Весь воздух был пропитан ею, причем она отличалась такой редкой красотой, что казалось, будто время остановилось и хотя бы на один час нет места ни для развалин, ни для смерти.

— Какие мы потрясающие герои, — сказал Гольдштейн, отдышавшись от приступа. — Гнем тут спину вот на этих…

Вернер бросил на него взгляд.

— Не стоит тебе больше ходить на расчистку развалин. Это — безумие. Ты себя угробишь, даже если будешь манкировать.

— Что же мне тогда делать? Ждать, пока эсэсовцы схватят меня наверху?

— Надо придумать для тебя что-нибудь другое. Гольдштейн улыбнулся вымученной улыбкой.

— Наверно, я уже дозрел до того, чтобы оказаться в Малом лагере, а?

Это замечание нисколько не удивило Вернера.

— Почему бы нет? Это безопасно, и мы могли бы использовать тебя там в наших целях.

Подошел дежурный, пинавший № 7105. Какое-то мгновение он шел рядом, потом что-то сунул ему в руку и снова отошел в сторону. № 7105 провожал его взглядом.

— Сигарета, — проговорил он удивленно.

— Они начинают поддаваться. Развалины действуют им на нервы, — заметил Левинский. — Размышляют о будущем.

Вернер кивнул.

— Появляется страх. Обрати внимание на дежурного. Может, удастся его использовать.

Они продолжали свою неторопливую прогулку в мягком вечернем свете.

— Город, — произнес Мюнцер, немного задумавшись. — Дома. Свободные люди. На расстоянии двух метров. Уже вроде бы не чувствуешь себя таким абсолютно изолированным.

№ 7105 поднял голову.

— Интересно, что они о нас думают?

— Ну что они могут думать? Одному Богу известно, сколько они о нас вообще знают. Да и сами они не выглядят счастливыми.

— Теперь, — заметил № 7105.

Все молчали. Начался трудный подъем перед лагерем.

— Как мне хотелось бы иметь собаку, — сказал № 7105.

— Из нее получилось бы хорошее жаркое, — возразил Мюнцер. — В целом не меньше тридцати фунтов.

— Я не имею в виду для еды. Просто так.

Машине уже трудно было проехать. Повсюду улицы были перегорожены развалинами.

— Поезжай обратно, Альфред, — сказал Нойбауэр. — Подожди меня около дома.

Нойбауэр вылез из машины и решил пройти пешком и перелез через рухнувшую стену, которая перегородила улицу. Остальная часть дома не пострадала. Стена отпала, как занавес, поэтому можно было беспрепятственно заглянуть в квартиры. Открытые всем ветрам, лестницы рвались вверх. На первом этаже полностью сохранилась спальня, отделанная красным деревом. Обе кровати стояли рядом; упал набок только стул, правда, разбилось вдребезги зеркало. Этажом выше вырвало водопроводные трубы на кухне. Вода лилась на пол, а оттуда сверкающий тонкий водопад устремился прямо на улицу. В салоне стоял на своем месте красный плюшевый диван. Портреты в золотых рамах висели наискось на полосатых обоях. Там, где снесло переднюю стену, стоял человек; обливаясь кровью, он неподвижно смотрел себе под ноги. Сзади него металась женщина с чемоданами, в которые она пробовала запихнуть женские безделушки, диванные подушки и белье.

Нойбауэр почувствовал, что куски обвалившейся стены заходили у него под ногами. Он сделал шаг назад. Развалины продолжали раскачиваться. Он нагнулся и отбросил прочь от себя камни с раствором. Как усталая змея, вылезла серая, вся пропыленная ладонь и кусочек руки.

— Помогите! — закричал Нойбауэр. — Здесь еще кто-то! Помогите!

Никто не услышал. Он огляделся вокруг. На улице не было ни души.

— Помогите! — крикнул он человеку на втором этаже. Тот медленно вытирал кровь с лица и никак не реагировал.

Отбросив в сторону комок раствора, Нойбауэр увидел волосы, вцепился в них и попробовал потянуть.

— Альфред! — закричал он, оглядываясь по сторонам.

Машины уже не было.

— Сволочи, — проговорил он, вдруг непонятно почему свирепея. — Когда они нужны, их никогда нет.

Он продолжал работать. Пот лился за воротник мундира. Он не привык так напрягаться. «Полиция, — подумалось ему. — Колонны спасателей! Куда подевались все эти негодяи?»

Кусок раствора разбился и рассыпался, а из-под него высунулось то, что еще совсем недавно называлось лицом. Теперь это была плоская, перемазанная серой пылью масса. Нос был продавлен, на месте глаз — известковая пыль; губы просто-напросто исчезли, а рот представлял собой массу из раствора и редких зубов. Лицо превратилось в серый овал, над которым торчало несколько волосин. Из овала сочились капли крови.

Нойбауэру сдавило горло. Его вывернуло наизнанку; рядом с плоской головой вырвало весь его обед — кислая капуста, копченая колбаса, картофель, рисовый пудинг и кофе. Он попробовал за что-нибудь ухватиться, но рядом ничего не было, он снова стал блевать.

— Что здесь происходит! — спросил кто-то у Нойбауэра за спиной.

Человек подошел незаметно. Нойбауэр даже не услышал. В руках у него была лопата. Нойбауэр показал на голову в развалинах.

— Засыпало?

Голова чуть дергалась. Одновременно что-то шевелилось в серой массе лица. Нойбауэра снова вырвало. Он много съел на обед.

— Да он ведь задыхается, — крикнул, подскочив к голове, человек с лопатой. Он стал скрести руками лицо, чтобы найти и очистить от грязи нос; пытался проковырять пальцами то место, где должен был находиться рот.

Лицо вдруг стало сильнее кровоточить. Плоская маска оживилась в конвульсиях смерти. Теперь захрипел рот. Пальцы рук скребли раствор, голова со слепыми глазами тряслась. Но потом перестала. Человек с лопатой выпрямился. Он вытер грязные руки о желтую шелковую штору, вывалившуюся вместе с окном.

— Умер, — проговорил он. — Здесь внизу еще есть такие?

— Не знаю.

— Вы не из этого дома?

— Нет.

Человек показал на голову.

— Это ваш родственник? Или знакомый?

— Нет.

Человек окинул взглядом кислую капусту, колбасу, рис и картошку. Потом посмотрел на Нойбауэра и пожал плечами. Видимо, он не испытывал особого уважения к высокому офицеру СС. Его неприязнь вызвало и обильное питание на этом этапе войны. Нойбауэр почувствовал, что покраснел. Он резко повернулся и спустился с развалин.

Почти час потребовался ему, чтобы добраться, наконец, до Фридрихаллее. Она осталась целой и невредимой. Он взволнованно прошел по ней пешком. «Если на следующей поперечной улице не будет разрушенных домов, значит, мой торговый дом цел», — подумал суеверный Нойбауэр. Улица не пострадала. Две следующие тоже. Он воспрянул духом и ускорил шаг: «Попробую еще раз. Если на следующей улице первые два дома уцелели, тогда и я легко отделался. Так оно и есть. Только третий дом превратился в груду развалин. Нойбауэр сплюнул; его горло пересохло от пыли. Он уверенно завернул за угол в сторону улицы Германа Геринга и остановился.