Манипулировал. Лгал. Использовал. Беккер, будучи очень умным, умело, как куклами, играл людьми. Он заставил поверить в эксперимент даже Себастиана. Тот добровольно согласился помогать в проведении «тестов», пока в поисках церковной книги не отыскал в крипте тело моей матери. Это было в тот день, когда я лежала в часовне с поврежденной лодыжкой.

Он захотел выйти из игры, в душевой разгорелся спор. Николетта отказывалась верить историям о гробе с Девой Марией, считала их глупыми отговорками и боялась сорвать эксперимент.

Я была в шоке от того, как тогда восприняла эту сцену. С тех пор я задаюсь вопросом, можно ли вообще доверять своему восприятию.

Из-за этого дело дошло до потасовки, свидетельницей которой я стала. Чего я действительно не видела, так это как Николетта толкнула Себастиана и тот, упав, ударился головой об острый край длинной эмалированной раковины.

Беккер спустился вниз и помог ей вынести Себастиана из душевой. Тогда ассистент был еще жив. Николетта поверила Беккеру, когда тот пообещал, что спустится вместе с Себастианом вниз в кабинке подъемника и доставит его в больницу.

Но как только они положили Себастиана в кабинку, Беккер нанес ему смертельный удар по голове и дружелюбно, но очень доступно объяснил Николетте, что его планы выглядят несколько иначе.

В шоке она попыталась убежать в долину, чтобы позвать на помощь, но Беккер настиг ее и запер в подвале, где она помешалась от страха и лишь ждала, когда Беккер придет и проломит череп и ей.

Все же ее осудили за соучастие в убийстве и незаконном лишении свободы четырех человек. Когда я снова встретилась с ней на суде, она напоминала старуху. В ее темных волосах появились седые пряди, справа и слева ото рта тянулись глубокие мимические морщины. Лицо отекло, а постоянно сияющая улыбка исчезла навсегда, словно ее и не было.

Когда полиция завершила расследование, мне позволили похоронить маму. Пришлось ждать, пока проведут вскрытие.

Это было непросто, ведь Беккер забальзамировал ее тело по всем правилам. Беккер и тут не соврал: мама действительно умерла от остановки сердца. Но как он убил Гертруду, так никто никогда и не узнал.

Отец Тома вместе с соавтором написал книгу о драматических переживаниях в приюте. Но что было более неприятно: постепенно выяснилось, как он, работая воспитателем, удовлетворял свои постыдные потребности. Мать Тома объявила, что подает на развод, а Том лишь приветствовал такие кардинальные изменения в своей жизни.

Мать Филиппа, Урсула, пыталась снова и снова оправдаться передо мной. Всякий раз, когда мы встречались, она рыдала, извинялась за то, что оставила мою мать в беде, как и все остальные. Именно она рассказала мне, как у Агнессы появились стигматы. После этой истории мы плакали вдвоем, и всякий раз, когда я позже смотрела на мамин снимок, у меня в горле появлялся комок.

Эта фотография с изображением матери со стигматами единственная не сгорела в пожаре, потому что я носила ее при себе. И теперь мне кажется иронией судьбы, что громадный пожар в замке действительно уничтожил часть маминого прошлого.

Но того, что рассказала Урси, мне было мало. Мне нужно было найти объяснение появлению маминых стигматов. Поэтому я прочитала об этом все, что смогла отыскать, и кое-что узнала. По крайней мере, я поняла, что это действительно возможно: самому, только благодаря силе психики или, как это утверждают другие, истерическим припадкам, вызвать кровотечение. Всякий раз, когда я рассматриваю мамин снимок, у меня возникает чувство, что ни одна теория в мире убедительно мне не объяснит происхождение стигматов.

Филипп считал, что я должна успокоиться и, он так думает, принять этот факт как чудо.

Для меня же было чудом, что мы остались вместе после всего, что с нами случилось. В его присутствии мне постепенно удавалось забывать о горе, и я хоть ненадолго могла стать счастливой.

Если бы я с ним рассталась, это тут же изменилось бы. Я больше никогда не спала в зеленой маминой комнате. Но и в любых других комнатах меня преследовали кошмары, в которых черви прогрызали мне ладони, кровь заливала лицо, а я вешалась на молитвенных четках.

Уверена, никто из нас больше спокойно не может спать. Мать Софии негодовала и хотела развода, когда узнала, что Карл изменял ей, когда она была уже беременной Софией, но потом простила мужа. У нее начался новый тяжелый этап развития рассеянного склероза, в чем София винила отца.

Для меня Карл остался отцом Софии, хотя теперь мы довольно часто виделись. Всякий раз я была в шоке от того, насколько мы похожи. Даже то, как он морщил нос, казалось мне знакомым, я лишь надеялась, что не унаследовала от него жалкой трусости. Хотя и понимала, что это глупо, но обижалась, что он оказался не настоящим рыцарем, каким его представляла мама. По ее словам, он спасал маленьких детей от смерти в джунглях — как бы не так! На самом деле Карл возглавлял отдел поддержки молодых специалистов на бирже труда.

Конечно, он был шокирован, когда узнал о моем существовании: мама никогда ничего обо мне не говорила. Только когда он получил первые кровавые фотографии и ролик, понял: происходит что-то ужасное. Ему казалось, что я как две капли воды похожа на мать, и он сразу узнал лестницу охотничьего замка. Впервые в жизни он не стал мешкать и сразу же отправился в полицию. Они решили ему помочь, только когда пришел видеоролик. До этого полицейские считала фотографии чьей-то безвкусной шуткой, от которой никто не пострадал.

Карл старался понравиться мне, а я нет. Он дал мне слишком мало ответов на вопросы. Я не поверила, что он знал слишком мало о том, что происходило тогда. Ему показалось странным то, что он услышал сейчас. И почему он никогда не разыскивал маму? Она же тогда была еще ребенком!

Собственно, именно ему нужно было наколоть татуировку из трех точек. Он никогда ничего не видел, не слышал и не говорил: так было ему удобно.

Он так и не связался с доктором Грюнбайном и не предложил официально признать отцовство.

Я и сама еще подумаю, хочется ли мне этого. Филипп считает, что я должна дать ему шанс. Как бы там ни было, Карл же не сидит в тюрьме.

Доктор Грюнбайн нарушил молчание, хотя должен был сделать это лишь на мой двадцать первый день рождения. Он передал мне письмо от Марты.

Марта Айзеле — единственная, кто знал, что Беккер не родился мертвым, а все еще жив. Похороны же у алтарного знака были липовыми. Но она так никогда и не сказала об этом маме, потому что была ревнива. Подозреваю, что Марта тогда была по-своему влюблена в маму.

Марта была в отчаянии, когда узнала, что Беккер отвез Агнессе ее письмо и альбом и все это привело к таким ужасным событиям. Когда я прочла ее послание, то позвонила ей. С удовольствием навестила бы ее в Калифорнии, но Марта оказалась тяжело больна. Она извинилась по телефону за то, что уже очень плохо говорит по-немецки. Но все же она ответила на несколько моих вопросов и сообщила, что молитвенные четки и книга для духовного чтения принадлежали моей прабабушке — это единственное, что было у мамы в приюте. Она их прятала от Гертруды в часовне. Когда я уже хотела класть трубку, она тяжело вздохнула и произнесла: