Она должна любить Неда Калверта, подумала Элен. Должна. Любовь совсем не то, что простая симпатия, и уж она, конечно, не требует постоянного поддакивания любимому человеку. Просто не следует допускать, чтобы различие во взглядах становилось помехой.

На нее вдруг нахлынули нерешительность и сомнения, разум захлестнули мутные волны страха и неуверенности.

Она позволила Неду дать ей деньги на платье. Позволила себя целовать. Ей были приятны его поцелуи. Она его любит. Когда она так вот об этом думает, то почти верит в свою любовь.

«Заткнись, – приказала она голосу совести, который тихо зудел в сознании. – Заткнись, проваливай, ступай к другим».

Она взяла новые трусики и лифчик, взяла новое платье. «Я одеваюсь, чтобы идти на свидание с возлюбленным, – сказала она про себя. – Он прекрасный человек».

Войдя в роль, она ощутила нарастающее возбуждение. Голос совести приутих, а она, натянув платье и вновь повернувшись к зеркалу, сумела его совсем заглушить.

– Выпьешь чаю, мама? Поставить чайник?

Мать только что вернулась. Она сидела на кухне за столом, упершись взглядом в клеенку. Элен ждала, что вот она поднимет глаза и спросит про платье, но нет.

– Что? Ах, да. Спасибо. Так жарко. Пить хочется. Когда в последний раз шел дождь?

Мать на нее даже не посмотрела. Элен спокойно набрала воды, зажгла газ.

– Элен…

– Да, мама?

– Какое сегодня число?

Элен взглянула на календарь, висящий над плиткой.

– Пятнадцатое, мама. Пятнадцатое июля.

– Я так и думала. – Мать опустила голову.

Элен заварила чай, налила молока в молочник, как нравилось маме, и поставила перед ней на стол чашечку, блюдце и молочник. Мать, казалось, не обратила внимания, поэтому Элен сама налила ей в чай молока.

– Элен, поди, пожалуйста, в спальню и вытащи коробку. Скажи, сколько там… пересчитай деньги.

Элен помедлила, но что-то в поведении матери ее испугало, поэтому она молча извлекла коробку, открыл; и пересчитала деньги.

– Сколько?

– Двадцать долларов, мама. Почти двадцать. Две пятерки, несколько бумажек по доллару и куча четвертаков и десятицентовиков. Всего девятнадцать долларов восемьдесят пять центов.

Мать поникла и расплакалась.

Элен вскочила, подбежала к матери и обняла ее. Но мать в ответ даже не пошевелилась, а продолжала сидеть и плакать, захлебываясь рыданиями, от которых сотря садись ее худые плечи. И так же внезапно, как начались рыдания вдруг прекратились.

– Элен, голубушка, достань мне носовой платок Прости меня. Просто я нынче устала. Слезами горю н поможешь. Никак.

Элен принесла платок, мать вытерла глаза и высморкалась. Элен присела и взяла ее за руку. Ей тоже хотелось разреветься – ее всегда тянуло на слезы, когда мать бы вала в таком состоянии: от невыносимой боли и бессильной жалости у нее разрывалось сердце.

– Мамочка, ну пожалуйста… – ласково сказала она. – Не грусти. Не плачь. А то я тоже заплачу. Если тебя что то тревожит, если у тебя неприятности, расскажи мне. Я могла бы помочь, я знаю.

– Мне нужны деньги, – мать неожиданно оборвал ее, словно не слышала ни единого слова. – Семьдесят пять долларов. Их обязательно нужно достать. Обязательно.

Элен уставилась на нее во все глаза; она почувствовала, как ужас сковал ей сердце. Она открыла рот, но и успела ничего сказать – мать поднялась, комкая в пальцах мокрый платочек.

– Мне нужно сходить к врачу. Мне плохо, Элен. И это не первый день, ты сама говорила. И была права. Теперь я и сама вижу. Мне нужно сходить к врачу и нужны деньги. Семьдесят пять долларов. Я должна раздобыть их во что бы то ни стало.

– Но что случилось, мама? Что у тебя болит? Ночами ты сильно кашляешь. В этом все дело? Тебя беспокоит кашель?

– Да, кашель… и еще кое-что. Мне плохо, вот и все, – чуть ли не огрызнулась мать. – Мне уже давно не по себе, я должна сходить к врачу. Так больше продолжаться не может. Мне надо сходить к врачу, придется заплатить за визит, он, вероятно, пропишет лечение, лекарства, а лекарства дорого стоят, Элен, ты знаешь, даром их не дают. Мне нужно семьдесят пять долларов. Там всего двадцать. Значит, требуется еще пятьдесят пять. Может быть, шестьдесят. Где мне их взять, как раздобыть?

Элен опустила глаза и посмотрела на свое новое платье. Ей стало тоскливо и страшно. Всего лишь утром у нее была двадцатидолларовая купюра. Маме, конечно, нужно больше, но двадцать долларов тоже были деньгами.

Она сглотнула. В ушах у нее раздался голос Неда: «Бери, Элен. Я хочу, чтобы ты их взяла. Мне нравится делать моей девочке подарки, разве тебе не понятно?»

Она встала, щеки у нее горели.

– Может быть, мама, я сумею помочь. Я попробую. Думаю, я смогу достать шестьдесят долларов.

Мать беспокойно ходила по комнате. Она остановилась, взглянула на Элен, и в ее широко открытых глазах промелькнула надежда. Промелькнула – и исчезла, фиалковые глаза снова потухли.

– Мне нужно сейчас, Элен. Откуда ты их возьмешь, шестьдесят долларов? Вот так, сразу…

– Сумею, мама. Знаю, что сумею. – Элен порывисто обошла стол и пустилась врать, не успев толком подумать. – Мерв Питерс даст, знаю, он даст. Ты знаешь, что я им иногда помогала в баре – после школы? Так вот, он хочет, чтобы я делала это чаще и в определенное время, он мне сам говорил. И по субботам в первую половину дня, когда у них много народа. Он говорил… он обещал платить за субботу пять долларов и столько же за помощь по вечерам. Значит, в неделю десять долларов, мама, ты только представь себе, и если я попрошу, он, уверена, заплатит авансом. Если я скажу, что мне очень нужно…

Она замолкла. Вранье с начала до конца. Она ни разу не работала за стойкой. Мерв Питерс как-то давно заговаривал с ней на эту тему, но тогда все ограничилось разговором, а сейчас он вряд ли даст ей работу – Присцилла-Энн не допустит. Но в последние месяцы ложь о закусочной служила ей оправданием, когда она задерживалась после школы, и мать такое объяснение удовлетворяло. Элен посмотрела на бледное напряженное лицо матери, и ей вдруг захотелось броситься к ней в объятия и рассказать всю правду. Так бы она и сделала, если б у матери не изменилось лицо. В фиалковых глазах зажглась надежда, руки перестали комкать платок. Она радостно вздохнула:

– Ты могла бы, Элен? Ты и в самом деле думаешь, что он согласится?

– Согласится, я знаю, мама.

– Ох, Элен.

Мать скривилась, словно опять собиралась расплакаться, и протянула к ней руки. Элен бросилась к матери и крепко ее обняла. Она уже переросла мать и, обнимая ее, почувствовала, до чего та стала хрупкой. Потом мать отстранилась, попробовала улыбнуться и показала на розовую клетчатую обновку: