Хичкок занялся непростым делом подбора актеров. Он уже предложил роль серийного убийцы Майклу Кейну, но тот отказался, заявив, что роль «омерзительна, и я не хочу, чтобы меня ассоциировали с ней». Хичкок с ним больше не разговаривал, даже когда они случайно сталкивались в голливудском ресторане. Остальные оказались более сговорчивыми. Алек Маккоуэн, которому предложили роль инспектора полиции, и Вивьен Мерчант, сыгравшая его жену, были больше известны как театральные актеры, но их, похоже, обрадовала возможность работы с Хичкоком.

Трудности возникли только с одним актером – Джоном Финчем, игравшим ложно обвиненного человека. Незадолго до начала съемок он дал интервью, в котором назвал сценарий Шаффера немного устаревшим. Но именно этого и хотел Хичкок. Его оператор, Гилберт Тейлор, вспоминал, что режиссер «очень рассердился и подумывал о замене». Хорошо, что он этого не сделал, поскольку Финч убедительно сыграл неустроенного и несчастного человека. Возможно, что Хичкок намеренно выводил его из себя, снова добиваясь убедительной игры при помощи провокаций и травли одного из актеров.

В начале июня Альма перенесла инсульт; к счастью, с ними путешествовал личный врач Хичкока, который без промедления принял необходимые меры. Она не хотела ложиться в английскую больницу, и ей обеспечили постоянный уход в отеле. У Альмы отнялась одна рука, и, кроме того, она с трудом ходила. Для Хичкока болезнь жены стала настоящим шоком. Он пребывал в такой же растерянности и тревоге, как тринадцать лет назад, когда у Альмы обнаружили рак, и съемки фильма практически остановились, пока она не начала поправляться. Все встречи назначались в отеле, чтобы Хичкок всегда находился поблизости. Наконец Альма достаточно окрепла, и ей разрешили лететь в Калифорнию, чтобы продолжить лечение. Возможно, ей повезло, что она все это время провела в Claridge’s; она признавалась помощнику продюсера Биллу Хиллу: «Ну, если мне было суждено перенести инсульт, то я не могу представить себе лучшего места».

Немного успокоившись, Хичкок в конце июля приступил к съемкам. Жил он по-прежнему в Claridge’s, но офис снял в Strand Palace Hotel, в сотне метров от рынка Ковент-Гарден. Хичкок достаточно хорошо знал этот район еще с детства и, когда кто-то заметил, что отец Хичкока был торговцем фруктами, режиссер ответил: «Нет, мой отец не торговал тут с лотка. Он закупал капусту оптом. Он мог купить целые акры капусты. Акры». В трейлере к фильму режиссер произносил такие слова: «Это знаменитый лондонский оптовый рынок, где продают овощи и фрукты, Ковент-Гарден. Вы можете купить тут плоды зла и ужаса».

Съемки продвигалась быстро, несмотря не некоторые затруднения на первых этапах. В пятницу перед началом съемок Хичкок заболел и все выходные провел в номере, лежа в постели, но в понедельник утром был готов к работе. В тот первый день, вспоминает Билл Хилл, – «я рано утром ехал в Лондон и услышал по радио: «Если вы сегодня в Лондоне или собираетесь в Лондон, воздержитесь от посещения Ковент-Гарден, потому что Хичкок начинает там съемки своего нового фильма». Естественно, когда мы приехали, там было не протолкнуться». Хилл увидел, что Хичкок сидит в своем лимузине, «роллс-ройсе» модели Silver Shadow, безразличный к собравшейся толпе. Хилл уговорил его вылезти из машины и пройти к установленной камере; зеваки сфотографировали его и покинули съемочную площадку. «Получайте, – сказал им Хилл. – Вот оно». Начались съемки на рынке. В конце дня подошел представитель профсоюза и сказал, что последний дубль снимать невозможно, поскольку уже почти шесть часов вечера. Хичкок запротестовал: если он правильно понял, ему позволено заканчивать любой начатый дубль, и в любом случае перерыв плохо влияет на актеров. Режиссер угрожал перенести съемки в Голливуд, что будет плохой рекламой для британской киноиндустрии. Представитель профсоюза уступил и больше не беспокоил Хичкока.

Билл Хилл вспоминал, что после этих первых заминок «все шло очень, очень гладко. Все его уважали, а он был очень милым, с огромным чувством юмора… Мы все почти сразу поняли, что нужно делать так, как он говорит. Он добивается того, чего хочет». Уважение к Хичкоку было настолько велико, что ему разрешили снимать в главном зале судебных заседаний Олд-Бейли, где Блэйни осуждают по ложному обвинению. Сохранились фотографии, на которых режиссер, большой и невозмутимый, сидит на своем стуле с надписью «Мистер Хичкок». В извещении о вызове на съемку от 24 сентября есть запись о том, что «мистер Финч опоздал, и съемки велись с 9:45 до 10:50». Говорили, что Хичкок заставил Финча извиниться перед каждым членом съемочной группы, но скорее всего Финч сделал это добровольно.

Съемки в павильоне были такими же напряженными и дисциплинированными, как на натуре. Хичкок написал одному из родственников, который хотел увидеться с ним: «В рабочие дни жизнь состоит из перемещений из отеля в студию и обратно в отель, а выходные посвящаются отдыху, чтобы подготовиться к следующей неделе». Ему пошел уже семьдесят второй год. Хичкок провел в Лондоне тринадцать недель, в том числе шестьдесят три съемочных дня, начинавшихся в шесть утра и заканчивавшихся ранним вечером. Кроме того, серьезным испытанием для его сил стали шесть съемочных ночей. По свидетельству актеров и членов съемочной группы, у него сохранилась привычка дремать после плотного ланча. Потом Хичкок внезапно просыпался и спрашивал ассистента режиссера Колина Бревера: «Ну как тебе, старина?» Если Бревер отвечал, что все в порядке, он говорил: «Ладно, делайте копию». Однажды проснувшегося Хичкока спросили, не хочет ли он повторить съемки сцены. «Да… И скажите им, пусть говорят погромче». Его любимым напитком была водка с апельсиновым соком, которую он прихлебывал из фляжки.

Финч рассказывал: «Не думаю, что его интересовало, что делают актеры, но он всегда следил за камерой и замечал, когда кого-то снимают слишком долго или слишком мало. Когда на Ковент-Гарден прохожие спрашивали меня, кто звезда в этом фильме, я отвечал им: «Альфред Хичкок». Анна Мэсси, игравшая подругу Блэйни, вспоминала, что в начале съемок «он обладал огромной творческой энергией и живостью ума… но потом начал уставать физически».

Самой трудной для актеров была сцена изнасилования, в которой убийца одновременно душит и насилует жертву. На ее съемку потратили три дня, и Хичкок требовал полной достоверности в воспроизведении ужаса происходящего. Барри Фостер, игравший роль убийцы-психопата, вспоминал, что «это было очень неприятно, и в сцене удушения и изнасилования мы все старались сдержать тошноту». В этом эпизоде он шепчет: «Красотка! Красотка!», когда жертва начинает молиться. Потом зрители видят мертвое лицо девушки с вытаращенными глазами и вывалившимся языком, ее красную шею. Съемки подобных кадров Хичкок ждал уже много лет и представлял их со времен «Жильца». Его личный секретарь Пегги Робертсон писала коллеге в Голливуд: «Мы закончили сцену изнасилования и убийства Бренды, и это настоящий ужас! Я уже три раза просмотрела отснятый материал и до сих пор не могу прийти в себя». Это театр ужасов в исполнении Хичкока. Он описывал сцену как один из «сочных» эпизодов фильма. А в сцене в пабе два дельца обсуждают серийного убийцу: «Знаешь, он их сначала насилует». – «Приятно слышать, что нет худа без добра».

В конце октября 1971 года Хичкок, завершив основные съемки, вернулся в Америку. Теперь он мог посоветоваться относительно монтажа фильма с полностью восстановившейся Альмой, и послесъемочный период проходил гладко. Проблема была только с музыкой. Хичкок публично поссорился с Бернардом Херрманном на съемках «Топаза» и был недоволен работой Генри Манчини для «Исступления». Это была не та поп-музыка, которую имел в виду Хичкок. Еще продолжалась эпоха «свингующего Лондона», и режиссер обратился к британскому композитору Рону Гудвину. Во время первой встречи Хичкок открыл коробку и извлек оттуда точную копию своей головы, которую использовали для съемок рекламы. «Что вы об этом думаете?» – спросил он озадаченного композитора. «Очень мило», – пробормотал Гудвин. Это был правильный ответ. А что еще он мог сказать?