У меня имелись каталоги издаваемых животными криков, предлагавшие среди прочего записи стонов издыхающего кролика. Каталоги собачьих ошейников. Каталоги холщовых сумок, способных выдержать путешествие по Африке. Каталоги поездок за границу в обществе одинокой женщины. Каталоги какой угодно верхней одежды на какой угодно случай и климат. Каталоги редких книг, каталоги музыкальных записей, каталоги экзотического ручного инструмента, итальянские каталоги украшений для лужаек, каталоги цветочных семян, каталоги оружия, каталоги приспособлений для секса, каталоги гамаков, флюгеров, инструментария для барбекю, экзотических животных, садовых брызгалок, ловушек для слизней. У меня были все каталоги, какие вы можете себе представить, а если до меня доходили сведения еще о каком-то, я писал или звонил и просил, чтобы мне доставили и его.

На время мы с Экс поверили, что удовлетворение наших нужд с помощью каталогов – это именно тот образ жизни, который пригоден для нас и для наших обстоятельств; что покупки по каталогам – лучше, чем выход на люди и трата времени в торговых центрах или поездки в Нью-Йорк, да, собственно, и прогулки по тенистым торговым улицам Хаддама в поисках того, что нам требуется. Множество знакомых нам горожан поступало точно так же и верило, что это позволяет им разживаться вещами самыми лучшими и необычными. Даже и сейчас можно каждый день увидеть на нашей улице грузовик службы доставки, развозящий гамаки, и коптильни, и бог весть что еще – упаковки рукавиц для барбекю, почтовые ящики «сундук пирата» и уже собранные садовые беседки.

Для меня, однако ж, во всем этом, в часах, которые я проводил, листая страницы в поисках самой совершенной отвертки или закупорки для открытой бутылки (получить каковую можно было, лишь послав заказ на адрес абонентского почтового ящика в Небраске), присутствовало и что-то еще, не только простота приобретения. Сама жизнь, изображавшаяся на страницах каталогов, казалась мне неодолимо привлекательной. Нечто, присущее моему расположению духа, внушало мне любовь к обилию и откровенно заурядных, и якобы экзотических вещей (которые тоже оказывались заурядными после того, как ты давал себе труд дойти до почты и отправить заказ). Мне нравилась и сама идея такой торговли, и улыбавшиеся со страниц каталогов обычные, добропорядочные американские лица – люди в асбестовых фартуках сварщика, с телескопическими удочками, с новыми электрощупами для проверки динамо-машин, в двухцветных кожаных туфлях, во все тех же – месяц за месяцем, год за годом – шерстяных ночных рубашках. Они пестовали во мне уверенность, что какие-то вещи, за пределами моей жизни, по-прежнему нормальны; что все те же мужчины и женщины, стоящие у знакомых кирпичных каминов или у все тех же уютных кроватей с балдахинами, со все теми же дробовиками в руках, или с невесомыми лыжными палками, или с сушками для обуви, с упаковками каминной растопки, способны видеть череду уходящих в вечность хороших дней. Да и вещи были легко узнаваемыми, безопасными и надежными. Идеальными иллюстрациями того, как буквальное может становиться в меру таинственным.

Далеко не один раз мы с Экс сидели вечерами, не зная, что сказать друг другу (хоть и не сердились и не были чем-то недовольны), и это доказывало лишь, что нам не удается вернуться в мельком увиденную, но совершенно банальную жизнь, где в счет идет лишь одно: ты обзавелся к Хэллоуину спортивной курткой с узором «куриная лапка», или лучшим дверным ковриком, какой только можно купить за деньги, или – все твои знакомые узнают Жака, твоего Кота – бретонца, ночью и с немалого расстояния, и позовут его, спасая от лесовоза, внезапно выскочившего из-за подъема дороги.

Все мы ищем утешение там, где можем. И это походило на жизнь. Конечно, мы не могли просто заказать ее в Вермонте, или Висконсине, или Сиэтле, но ведь походило же – и было лучше дремотности и молчания в большом старом доме, который обложила тяжкой данью ничем не спровоцированная смерть.

Со временем это прошло. Я стал проявлять больший интерес к женщинам, а Экс попыталась примириться с утратой. Несколькими месяцами позже, уехав преподавать в Беркширском колледже, я сидел ночью в маленьком домике преподавательницы танцев, где поселил меня колледж, стоявшем на самом краю кампуса у реки Тьювусик, и занимался тем же, чем и в первую пару недель отключения от практически всего остального, – перелистывал каталог. (В преподавательской комнате отдыха их оказалось полным-полно, из чего я заключил, что я не один такой на свете.) И добрался до раздела, посвященного поставщику недешевого охотничьего снаряжения, который обосновался в городе Вест-Овид, штат Нью-Гэмпшир, у подножия Белых гор, то есть примерно в восьмидесяти милях от места, где я находился. Той ночью студенческий хор устраивал на вершине холма спевку (на которой мне полагалось присутствовать). Прохладный, бодрящий аромат печенных на костре яблок плыл по воздуху Новой Англии к моему открытому окну и, казалось, способен был доплыть до самого Нептьюна. Я внимательно изучил ассортимент швейцарских плетеных, с кожаной отделкой, корзинок для пикника, затем вернулся назад, к черно-белым вклейкам с хозяйственной утварью, – голову мою занимали мысли о надежном электрическом фонарике, теплых носках на близившуюся зиму, птичьей кормушке – и вдруг увидел пару знакомых глаз.

После стольких лет? Узкие, немного раскосые, искрящиеся весельем, я видел их сотни раз – у женщины, демонстрировавшей шелковое белье от «Формозы», только глаза и были видны в разрезах черной шелковой балаклавы.

В заоконном сумраке поплыли к лиловевшим холмам звуки «Ярмарки в Скарборо», пышный запах горящей древесины ильмов и яблонь вливался в раскрытое окно, но я уже ни на что внимания не обращал.

Я перелистывал каталог, вперед, назад. И находил Минди Левинсон почти на каждой странице: длинные каштановые волосы, осторожная улыбка, свисающий с плеча жакет из шведской ангоры (и совсем ничего еврейского в лице); дальше – рядом с красным вермонтским сараем – в твидовой куртке, – вид гордый и надменный; затем она обнаружилась на внутренней стороне обложки – в австрийской шляпке, раскаивающаяся, судя по всему, в каком-то тайном злодеянии, и ближе к концу каталога – в уютненькой нью-гэмпширской кухне: глядит на огонь, держа в руке латунную искровую зажигалку в форме утиной головы. А еще дальше – сгоняет в стайку карапузов в кроличьих шапочках.

Когда Минди стала первой моей университетской возлюбленной, мы с ней, бывало, улепетывали из кампуса в дом ее родителей в Ройал-Оке и совокуплялись там дни напролет до полного изумления. Именно Минди поехала со мной в «Хемингуэевский тур», именно с ней ночевал я на берегу озера Уоллун в окружении мерцавших светляков. Она была самой первой девушкой, насчет которой я соврал гостиничному дежурному. Впоследствии Минди, разумеется, вышла замуж за владельца строительной фирмы Спенсера Карпа и поселилась с ним в детройтском пригороде Хэйзл-Парк, поближе к родителям, и родила еще до того, как я окончил колледж.

Теперь же, увидев ее фотографии, я ошалел совершенно. Из моего беспорядочного и не очень приязненного настоящего вдруг выглянуло дружеское, доброжелательное, принадлежавшее прошлому лицо (опыт, который мне выпадал не часто). Минди Левинсон раз двадцать улыбнулась мне из глянцевой жизни, которую я мог бы вести, если бы всего лишь поступил в юридическую школу, пресытился корпоративной практикой, бросил ее к чертям собачьим, перебрался в Нью-Гэмпшир, открыл адвокатскую контору и купил жене, чтобы ей было чем заняться, магазин готового платья, – премилая получилась бы жизнь, привлекательная и завидная, никакого тебе отчуждения, никаких пугающих ночных сердцебиений. Волшебная сказка для настоящих взрослых.