– Да ну! – лейтенант пьяно погрозил Гридину пальцем. – Ты меня дурачишь, Николя! Нарочно дразнишь! Если хочешь знать… я до сих пор…

Он икнул и потянулся к бутылке.

– Я видел Франческу с мужем в Риме, на вокзале. Она стала еще красивее и вполне счастлива.

Николя словом не обмолвился о пропавшем поезде и своих безумных поисках. Чего доброго, Брасов поднимет его на смех или закатит сцену ревности. С него станется. А это будет стыдно. Ссора на поминках!

– Ты теперь богат, – завистливо вздохнул граф и процедил: – Ненавижу деньги! Если бы не вечная нужда, я бы не отказался от Франчески. Кроме нее мне никто не мил. Какая пылкая она была в постели!.. Вихрь! Пламя!.. Упоение!..

– Покойный дядюшка заплатил тебе приличную сумму за манускрипт. Почему ты не подал в отставку, не увез Франческу за границу или хоть в Москву?

– Все ушло в уплату долгов, Николя. Я остался без гроша! Все маменька спустила…

– Царствие ей небесное, – перекрестился Гридин. – Наконец ты свободен и можешь распорядиться своей судьбой. Я слышал, ты ухаживаешь за дочерью фабриканта Рябушкина, расточаешь нежности? Девица без ума от тебя. Млеет и тает.

– За ней дают большое приданое. В моем положении перебирать не приходится. Я опять в долгах, дружище. Болезнь маменьки, гонорары докторам, поездка на воды, сам знаешь, сколько это все стоит…

– Говорят, ты еще в карты давеча проигрался.

– От тебя ничего не утаишь!

Гридин смотрел на красавца-офицера, и у него руки чесались полоснуть того по лицу ножичком, испортить внешность коварного соблазнителя. Но сдержался, вспомнил предупреждение пророчицы, чтоб гневу воли не давать.

– Авдотья Рябушкина хороша собой, да глупа без меры. Соскучишься ты с ней, сопьешься совсем.

– Это ничего. Мне все равно, с кем под венец идти. Главное, ее папаша – денежный мешок. Он о внуках мечтает! Чтоб красивые были, как амуры! Пухленькие, кудрявые младенцы. Чтоб, любуясь ими, отошел он в лучший мир.

– Чего-чего, а внуков ты ему настрогаешь, – усмехнулся Гридин.

Жорж не обиделся. Казалось, он не уловил иронию бывшего однокашника. После очередной рюмки он заявил:

– Надобно потомство оставить, Николя, долг свой земной исполнить. После покучу немного и пулю себе в висок пущу! Мне более ничего не жаль, кроме Франчески. Скоро всему конец… всей нашей проклятой жизни! Чувствуешь?.. Войной пахнет, смертью…

Дыша на Гридина водкой, лейтенант признался, что недавно приснился ему страшный сон. Будто стоит в бухте большой военный корабль и вдруг – взрыв! Ба-бах!

– С правого борта в носу образовалась пробоина! – взахлеб забормотал он. – Туда хлынула вода, судно накренилось… Его пытались отбуксировать, но только зря погубили людей. Корабль опрокинулся кверху днищем, матросы посыпались с палубы в воду и были накрыты корпусом судна. Многие остались внутри и утонули. Жутко, брат! Я так отчетливо все видел, что проснулся в холодном поту. Сел на кровати, сердце стучит. Ночь, месяц в окне. И чудится мне Франческа… Стоит рядом и головой качает укоризненно. Ты, мол, виноват, из-за тебя беда случилась…

– Пьешь много. Вот и снятся кошмары.

– Не-ет, – дернул подбородком граф. – Я трезвый лег. А сон был вещий! Клянусь!

Гридин вернулся домой в скверном расположении духа. Всю дорогу он думал о Франческе и ощущал на себе чей-то взгляд. Словно кто-то незримый и грозный наблюдал за ним…

* * *

– Дело не в поезде, – заключил Ренат. – Вернеру плевать на всех «Летучих голландцев» вместе взятых, где бы те ни появлялись: на море или на суше. Тем более поезда-призраки не интересны Антонио и его боссу.

Лариса согласно кивнула.

– Тереза рассказала мне про мнимый пожар в доме. Полагаю, кто-то надоумил охранника бросить в дом дымовую шашку, чтобы сестры запаниковали и бросились спасать самое дорогое, что у них есть.

– Прием не новый. Интересно, охранник знал, какую цель преследует?

– Вряд ли его поставили в известность об этом. Заплатили и велели молчать.

– И что сестры Саджино вынесли из «пылающего дома»?

– Ничего такого, на что рассчитывали злоумышленники. Сеньоры понятия не имеют, за чем охотятся их враги.

– Я им не верю, – отрезал Ренат.

Лариса снова кивнула. Ее пальцы скользили по сенсорной клавиатуре планшета.

– Хочешь посмотреть на Франческу?

– Ты шутишь?

– Иди сюда…

Ренат склонился к экрану и засмеялся.

– Принимаешь меня за профана? Я, между прочим, художник по образованию.

– Она тебе нравится?

– Это «Сикстинская мадонна» Рафаэля!

– Хитрая и порочная дочь булочника заполучила Вечность в дар от возлюбленного, которому изменяла налево и направо. Жадная до денег и наслаждений, Форнарина свела Рафаэля в могилу. А теперь она – совершенство и образец женской чистоты! Воистину жизнь – игра парадоксов…

Ренат не отрывал взгляда от мадонны, ища в ней признаки коварства булочницы. Но кисть гения перенесла на полотно образ, лишь внешне схожий с Форнариной. Ее темная душа осталась блуждать в мрачных лабиринтах, не бросая тени на мадонну.

– Франческа была захвачена страстью, но далека от меркантильных расчетов. Этим она отличается от Форнарины. Пожалуй, цвет волос у Франчески гораздо темнее, – добавила Лариса. – А лицо – просто копия! По крайней мере, в моих видениях.

– Будь осторожнее. Я не хочу, чтобы Франческа появилась в нашей спальне.

– Есть предпосылки?

– Время от времени мне мерещится Гридин, товарищ Брасова по морскому корпусу. Он болен чахоткой… Хотя нет! Вчера он не кашлял и выглядел вполне здоровым. Он сидел в кресле, закинув ногу на ногу…

– Не пугай меня.

– Я много думаю о Гридине. Он любил Франческу гораздо сильнее графа. Он искал ее! Черт! – Ренат хлопнул себя ладонью по лбу. – Я осёл, Лара! Помнишь фотографии, сделанные на вокзале корреспондентом «Римского вестника»? На одной из них был Гридин! До меня только сейчас дошло! Его лицо попало в кадр: расплывчатое, но узнаваемое…

– Выходит, он был на перроне, когда…

– Он был там и видел Франческу с мужем! Видел, как супруги садились в поезд!

– Это же все меняет!

– У меня много путаных ощущений, ассоциаций… хаос, из которого трудно выделить знаковую деталь…

После ужина Лариса задремала на террасе. Лицо Сикстинской мадонны стояло перед ней, озаренное желтым светом. Впрочем, это было не сияние святости, а обычная лампа. Лампу держал в руках пожилой мужчина, одетый по моде девятнадцатого века.