– Лично я в имеющихся материалах не вижу оснований для возбуждения дела, – сказал ему прокурор. – Но не могу не согласиться с тем, что доследственная проверка проведена некачественно. Пусть попотеют, а то совсем от рук отбились.

При этих словах по лицу прокурора мелькнула ехидная улыбка, и Борис понял, что преступления, преступники и потерпевшие нынешнюю правоохранительную систему интересуют в самую последнюю очередь. На первом месте – стремление заработать денег, на втором – желание при любом удобном случае свести личные счеты с теми, кто каким-то образом помешал эти деньги заработать. Вероятно, с тем отделом внутренних дел, куда Борис Орлов подавал заявление, у этого конкретного прокурора что-то не срослось. Прошло совсем немного времени – и насколько же все изменилось!

Рекомендованные прокуратурой мероприятия проведены не были, а Борис получил очередной отказ. Если до этого момента он еще надеялся на то, что система выполнит свое предназначение и свои обязанности, то теперь не оставалось ничего другого, кроме как признать правоту Стаса: никто ничего не будет делать просто так, а уж для бывшего коллеги, нашедшего способ заработать и не желающего «делиться», не будут делать тем более. Хоть об стенку расшибись.

Деньги пропали, и надежда на их возвращение пропала тоже. Признав это, Борис пил два дня, потом встряхнулся и взял себя в руки. Нужно было зарабатывать на лечение Алисы, а не сопли вешать. Он зафиксировал убытки и принялся искать более надежных партнеров.

* * *

Татьяна Орлова с детства привыкла рассчитывать только на себя и не надеяться на помощь со стороны. Разумеется, любую помощь она принимала с благодарностью, но никогда не исходила из представлений о том, что за нее все сделают, а сама она сможет отсидеться в тихом уголке. Она видела, как ее муж бьется изо всех сил, и точно так же видела, что получается у него плохо. Честный и законопослушный, он не мог обманывать тех, с кем вел дела, и не считал для себя возможным не выполнять своих обязательств. Если пообещал – сделает, минута в минуту и копейка в копейку, даже в ущерб собственным интересам.

У Татьяны хватало трезвомыслия на то, чтобы понимать: за эти качества она безмерно уважает Бориса, но эти же качества не дадут ему заработать столько, сколько нужно на лечение ребенка. Деньги в заветной шкатулке прибавлялись медленно, а болезнь Алисы развивалась, и селезенка становилась все больше.

И Татьяна решилась. Очень уж завлекательными выглядели бесконечные рекламы, обещавшие быстрое и гарантированное приращение вложенного капитала. Срабатывало и воспитанное в советское время и автоматически включавшееся сейчас убеждение: раз показывают по телевизору и говорят по радио, значит, это правда и поддерживается властью; если бы были какие-то сомнения, на радио и телевидение не пропустили бы.

Дождавшись, когда Борис в очередной раз улетит встречать новую партию машин, она отсчитала из хранящихся в шкатулке денег сумму, необходимую на повседневные траты. На эти деньги они спокойно проживут полгода. Остальное вложила в одну из широко разрекламированных финансовых пирамид, надеясь через полгода получить как минимум в два раза больше. Борису не сказала ни слова, да и никому не сказала. Рассудительность, которую всегда отмечали в Татьяне окружающие, таяла с каждой неделей, ибо ни одна мать не сможет сохранять ясный ум, зная, что ее единственный ребенок неизлечимо болен и может умереть. Последней каплей, превратившей намерение в твердую решимость, были слова приятельницы, когда-то работавшей с Татьяной в одном бюро:

– Я вообще ни на что особо не рассчитывала, когда зимой вложилась, просто хотела хоть чуть-чуть наварить, хоть десяток процентов, к отпуску. А на прошлой неделе получила в шесть раз больше, чем вложила, представляешь? Теперь жалею, что такая дура была и не поверила. Надо было вообще все, что есть, вкладывать.

– Ну так вложи сейчас, что мешает-то? – рассмеялась Татьяна.

– Да денег нету, потратила же все, что было, дачу достраивала, машину купила. Потому и говорю, что дура я. Надо было все вложить тогда, сейчас бы дачу не строила, а купила готовую, и в десять раз лучше, чем сама построила. Недострой мой, конечно, никому не нужен, а вот машину я, наверное, продам и деньги вложу. Через полгода смогу шесть таких машин купить.

Слова приятельницы упали на благодатную почву: Александр Иванович незадолго до этого сообщил, что в США разработан еще один препарат для лечения болезни Гоше – имиглюцераза, более безопасный и эффективный. Но чтобы лечить им ребенка, необходимо тратить примерно 130 000 долларов в год.

Цифры ошеломляли. Татьяна представила себе, как через полгода шкатулка доверху заполнится стодолларовыми купюрами, которых хватит на несколько лет лечения для Алисы. Ей, измученной переживаниями за дочь, несбывшимися надеждами на то, что болезнь не будет развиваться, и волнениями за мужа, так хотелось чуда!

Но чуда не произошло. Пирамиды стали рушиться одна за другой. Те, кого в агрессивно-напористой рекламе называли «партнерами», превратились в обманутых вкладчиков. Борис был на Дальнем Востоке и узнал обо всем, только когда приехал в Москву. Вернее, о том, что рухнула даже самая известная и широко разрекламированная пирамида, он, конечно, узнал сразу, а вот о том, что под развалинами этой пирамиды погибло все, что он сумел заработать, Татьяна сказала только тогда, когда он попросил принести шкатулку, чтобы положить в нее привезенные после реализации последней партии деньги.

Борис подавленно молчал. Он не знал, что сказать и вообще как реагировать? Орать на жену и доказывать ей, что она не права? Глупо. Она и сама знает, что поступила неправильно. И что изменится от его крика и гневных тирад? Деньги вернутся? Алиса выздоровеет? Нет, нет и нет. Все бессмысленно. Смысл имеет только одно: поддержать Таню, не дать ей свалиться в пропасть отчаяния и самообвинений. Обнадежить.

Да, ему было безумно обидно, ведь поступок Татьяны говорил о том, что она не надеется на него, не верит в то, что он раскрутит свой маленький бизнес и заработает нужную на лечение сумму. «Я сам виноват, – говорил себе Борис. – Я не смог вселить в Танюшку уверенность в том, что я смогу, у меня получится. Наверное, это оттого, что я и сам в этом не уверен. Она устала ждать. У нее больше нет сил смотреть, как слабеет и болеет наш ребенок. Она совсем одна осталась с этим горем. Меня постоянно нет, тетя Вера далеко, моя мама делает, что может, но ее замучило давление, она все чаще чувствует себя плохо, отец… ну какой он помощник? Разве у меня есть право хоть в чем-то упрекать Танюшку, если она просто не выдержала и сдалась?»

Надо было думать о том, как начать все сначала. Весь вечер до глубокой ночи Борис просидел рядом с женой, обнимая ее за плечи и тихонько уговаривая не казниться.

– Мы справимся, – повторял он, – у нас получится, ты только не сомневайся. И не отчаивайся. Мы справимся. Мы вылечим Лисика. Нужно надеяться и верить. Ты меня слышишь?

Татьяна молча кивала, но Борису казалось, что на самом деле она не понимает ни слова из того, что он говорит.

Было уже почти два часа ночи, когда Татьяна поднялась с дивана, на котором они сидели, и отчетливо произнесла: