— Вы говорите, как женщина, отец.

— Ты знал, что я не захочу тебя видеть после нашей последней встречи, — тихо сказал священник. — Именно тогда я понял, что ты способен убить меня, если я попаду тебе под пьяную руку и начну прекословить. Понял, почему тебя боялась Анна и почему тебя так боялись в кабаках, по которым ты шлялся, после смерти жены и ребёнка и никто не смел сказать тебе, что ты мерзавец.

— Чепуха. Анна любила меня.

— Всегда найдётся человек, который будет любить мерзавца, — возразил священник. — Ты даже не ходишь к ней на могилу. Она заросла травой. Ты, конечно, скажешь, что всё зарастёт травой.

— Едва ли.

— Когда ты выпьешь это вино, а потом ещё пару бутылок, ты это скажешь. Но не в этом дело.

Крейг больше не слушал. Он медленно пил вино, глядя на голую стену. Священник говорил тихо. Тридцать пять лет назад этот тихий голос пел Крейгу французские колыбельные песни, потому что английских священник не знал.

— Нам не о чем больше говорить, — сказал священник, — уходи.

Крейг усмехнулся и поднял бокал.

— Ваше здоровье, отец, — сказал он и вышел из комнаты.

Священник смотрел на свои руки, как усталая цыганка на чужую ладонь.

* * *

В 1636 году отплыть в Африку Крейгу не удалось. Король сказал адмиралу Джонсу, что нужда в деньгах слишком велика и что настало время выкачивать деньги методами жестокими и испытанными. Время авантюр прошло. К тому же неожиданно удалось наладить отношения с Испанией и Португалией. Испанский посол даже привёз из Мадрида «Автопортрет» Альбрехта Дюрера и торжественно вручил его на приёме, как дар города английскому королю.

Устраивать охоту на негров в африканских колониях Португалии именно сейчас король счел несвоевременным.

Адмирал Джонс не стал спорить с королем. Он ответил ему новой похмельной идеей, которая чуть было не ускорила буржуазную революцию в Англии. Джонс предложил вновь ввести корабельный налог. Прежде деньги корабельного налога предназначались для борьбы с пиратством, но пираты перевелись и налог отменили. Теперь пиратов боялись не больше, чем лавин с гор, которых нет. Вновь введенный корабельный налог вызвал бурю протестов по стране. Английские сквайры отказались платить и орали больше всех. Вмешался широко известный ублюдок Страффорд. Он приказал повесить пару сотен человек, после чего деньги потекли в казну короля.

Адмирал Джонс свято верил в свои бредовые идеи. Он до одурения надоел королю и, наконец, получил деньги. На кораблях Фрэнсиса Крейга заменили паруса и кое-где подштопали ронгоут.

Крейгу было приказано сняться с якоря в ближайшие дни.

Но архиепископ английской церкви Уильям Лод, один из самых достойных святош семнадцатого века, сделавший для религии немногим меньше монаха Бертольда Шварца, но, в отличие от него, спавший с женщинами, объявил, что в Шотландии должно быть немедленно введено английское богослужение.

Это положило начало междоусобной войне.

Генералу Грину, который каждому встречному говорил, что ему всё осточертело, дали несколько полков и приказали подавить бунт шотландцев.

Перед боем генерал, вдохновляя своё воинство на подвиги, сказал: «Сегодня мне снилось поражение, значит, мы победим».

Первая же баталия англичанами была проиграна.

Убитый генерал Грин отбил охоту у остальных генералов видеть поражение даже во сне.

Король был всерьёз обеспокоен.

Плавание отложили.

Матросы поговаривали, как бы адмиралу Джонсу не пришла в голову бредовая мысль сделать из них регулярный сухопутный полк и со страхом ждали его очередной попойки.

Сняться удалось только через месяц.

* * *

В пять часов утра горнист разбудил весь город.

Матросов подняли часом раньше. Они распустили паруса, пригнали шлюпки к берегу, громко смеялись, прощаясь с родными, и радовались, что вовремя удаётся смыться из Англии.

Кроны дыма над короткими стволами городских труб были сиреневыми на фоне рассвета.

Люди толпились на пристани, оживлённо переговаривались, как перед публичной казнью.

В полшестого появился адмирал Джонс. Он был в блестящем адмиральском мундире и двигался резво, как блоха. Джонс обладал редким для пьяницы даром просыпаться в отличном настроении и производить впечатление счастливого человека.

Его сопровождали капитаны кораблей, отплывающих в Африку.

Матросы построились на пристани.

Команда Крейга стояла по левую сторону от адмирала. Правее выстроились матросы капитана Батлера, капитана Уол-ферта и капитана Прайса.

Адмирал Джонс, как видно, решил произнести большую речь.

Он стоял перед матросами, заложив руки за спину, и чувствовал себя очень сильным. За ним, с налитыми кровью глазами, стоял Фрэнсис Крейг и Джон Батлер — крупный, насмешливый мужчина сорока двух лет, у которого лицо было такое, точно он всю жизнь прожил среди зверья. В трёх шагах от них тихо переговаривались Уолферт и Прайс.

Джонс громко откашлялся и начал.

Пока он орал, как раненая лошадь, о доблести, храбрости и прочей чепухе, свойственной английским морякам и англичанам в целом, Крейг и Батлер криво улыбались, а Стивен Уолферт напряжённо молчал, потому что в такие торжественные моменты не прочь был умереть за Старую Добрую Англию. Только капитан Прайс невозмутимо слушал болтовню адмирала и вежливо кивал.

Уильям Прайс, выходец из вонючего болота справедливой государственной политики, был шпионом первого министра и до 1634 года не имел отношения к морскому делу. Как раз тогда до министра дошли слухи, что некоторые капитаны английского флота поддерживают отношения с Испанией, незаконно переправляя золото и серебро Нового Света испанскому королю, за что получают контрабандный товар и успешно сбывают его в Англии, оставаясь при этом честными английскими подданными. Министра эти сведения серьёзно заинтересовали. Уильяма Прайса заставили учиться лоции и навигации, после чего он плавал на кораблях, курс которых лежал не далеко от берегов Испании и Португалии. Заставили присматриваться и прислушиваться. По доносам Прайса было повешено двенадцать человек, десять из которых были не виновны, а двое виновны, но не в том, в чём их обвиняли.

— Ура, адмиралу Джонсу! — заорали матросы.

— Ура! — заорали провожающие.

Одна из тех портовых девиц, которых французы, начиная с 1629 года, отправляли на Тортугу составить семейное счастье пиратам, преподнесла адмиралу букетик цветов и улыбнулась так, словно накануне барахталась с ним в постели.

Джонс повернулся к толпе, приподнял широкополую шляпу, украшенную перьями, и поклонился. В первых рядах стояла старушка. Речь адмирала растрогала её до слёз. Джонс увидел это и