Женя Ильинская жила в тесной сыроватой комнатке маленького госпитального флигелька с единственным подслеповатым окошком, выходящим в лес. Из-под аккуратно застеленной койки торчал угол фибрового чемодана, вмещавшего все ее нехитрое девичье имущество. Над серым ковриком-гобеленом с мирно пасущимися оленями были развешаны фотографии знаменитых актеров и актрис. Грустно улыбался Чарли Чаплин, поднявший тросточку над своим неизменным черным цилиндром.

Щедро декольтированная Мери Пикфорд обольстительно щурилась. Целился из пистолета какой-то красавец из иностранного кинобоевика. А сверху на всех на них грустно смотрел мятежный поручик Лермонтов.

– Люблю его, – сказала Женька, перехватив удивленный взгляд Магомедовой. – Больше всех поэтов и писателей люблю. Больше Толстого, Пушкина, Тургенева. Больше любого Байрона. Не веришь? Тогда послушай. – Она сложила белые кулачки на груди и, не дожидаясь согласия Магомедовой, продекламировала целую главу из «Мцыри». Зарема не верила своим ушам.

– Ну что? Получается?

– Просто чудесно, – призналась Магомедова.

– То-то же, – удовлетворенно воскликнула медсестра: – Не Женька, а целый МХАТ имени Горького.

Видишь, какой талант в этом госпитале пропадает. А хочешь из «Демона»?

Печальный демон, дух изгнанья…

…После ужина они стали укладываться спать. Женя легла первой, а Зарема долго и старательно расчесывала волосы.

Голубые глаза взбалмошной девчонки с интересом следили за ее движениями.

– Никак не пойму, – тараторила девушка, – грузинка ты или русская? Говоришь правильно, без акцента, а глаза, волосы, нос – все у тебя кавказское…

– Я осетинка, Женя.

– Ах, это там, где Дарьяльское ущелье! – вскричала Ильинская. – «В глубокой теснине Дарьяла, где роется Терек во мгле…»

– Вот-вот, – согласилась Зарема. – Ты, оказывается, географию знаешь не хуже, чем литературу.

– Еще бы! «Мы все учились понемногу чему-нибудь и как-нибудь», – зачастила она. – А вот волосы длинные ты на фронте, между прочим, зря носишь. Красиво, но непрактично. То ли дело шестимесячный перманент.

Удобно, дешево и сердито. А ты, как при своем короле Вахтанге.

– У нас не было Вахтанга, девочка. Вахтанг – это грузинский царь.

– А у вас какой башибузук был? Сама небось не помнишь? Ну да ладно, ложись скорее. В этой немецкой лачуге все-таки очень сыро и холодно.

Они накрылись тяжелым одеялом, и Магомедова растроганно заметила:

– Хороший ты человек, Женька. Ильинская недовольно покашляла.

– Ладно, ладно. Ты мне сказок на ночь не рассказывай. Давно научилась и без них засыпать.

– Уй, да я не понарошке, я всерьез, – обиделась было Зарема, но Женька, подложив под щеку ладошку, уже сладко посапывала.

* * *

Измотанная за день, Зара уснула как убитая, и открыла глаза, когда за крохотным окошком уже вовсю бушевало апрельское утро. В квадрат окна сквозь зеленые кроны сосен лезло ослепительно голубое небо, где-то гудел самолет и нестройно палили зенитки. Соседняя подушка была смята. Зара приподнялась на локтях и увидела, что Женька в трусиках и белом лифчике старательно делает зарядку.

– Подъем! – весело закричала она, сорвала с Заремы одеяло и вдруг остановилась, как вкопанная, любуясь стройной фигурой своей новой знакомой. Зара лежала на спине, водопадом падали на нее длинные черные волосы расплетенной косы.

– Ой, да какая же ты красивая, – остолбенело проговорила Женька. – Да если бы я была этим самым старшим лейтенантом Деминым, я бы перед такой красотой на коленки встала.

– Ты тоже красивая, – добродушно улыбнулась Магомедова.

– Я? – недовольно переспросила медсестра. – Выдумываешь? А хотя, может быть, и так. Жалко зеркала нет в моем люксе, а то бы мы рядом встали. А?

Они быстро позавтракали в небольшой уютной госпитальной столовой, потом Ильинская побежала к хирургу и вернулась от него с хрустящим белым халатом в руках, явно торжествующая.

– Идем, Зарема, подполковник Дранко разрешил тебе пребывание в седьмой палате без ограничений. Будешь покидать палату лишь во время перевязок, да еще когда «утку» кто-нибудь из них попросит.

– Какую утку? – не сразу догадалась Зарема.

– Пхи, – прыснула Женька. – Сразу видно, что боевых ранений ты не имела и по госпиталям не нежилась.

Утка – это, иными словами, судно. Только не то, на котором по Черному морю курортники плавают.

– Судно я знаю, – смутилась Магомедова.

– Слава богу, – вздохнула медсестра, – догадливое дите.

– Подполковник Дранко, наверное, очень добрый? – спросила Зарема.

– Мировой папашка, – выпалила Ильинская.

– И он очень любит… летчиков. Он вчера сказал, что всех, кого ему пришлось оперировать, – всех спас, кроме одного.

У веселой Женьки вдруг потухли глаза.

– Да, он сказал тебе правду. Он не мог спасти только одного летчика… Собственного сына.

– Что ты говоришь, – прошептала потрясенная Зарема.

У высокой белой двери они остановились, и Зарема долго не сводила глаз с белой таблички, где виднелась жирная семерка.

– Ой, Женя! Сердце колотится, – призналась она, – ноги чугунные стали. А я не должна, не имею права волнение ему показывать.

– Иди, иди, – сердито подтолкнула ее Ильинская.

Зарема решительно открыла дверь и остановилась на пороге. Палата была довольно просторная, с большим окном. Две кровати стояли у противоположных грязновато-серых стен. Две тумбочки, два стула и два забинтованных человека. Даже не сразу установила Зарема, к какой из коек ей надо идти, потому что раненые лежа, и к ней головами, и сквозь марлевую занавеску она не сразу узнала Николая. Она быстро приблизилась к его изголовью и остановилась, опасаясь напугать его внезапностью своего появления. Но Демин, вероятно, ее ожидал.

– Садись, – сказал он просто.

– Как ты узнал, что это я?

– Кто же еще может так тяжело дышать? – слабо рассмеялся он.

– Откуда ты взял? Я совсем, совсем спокойна.

– Не выдумывай. Лучше скажи: кормили тебя или нет, где ночевала?

– У одной прекрасной девчонки, – ответила Магомедова. – У медсестры Жени Ильинской. Она меня накормила и напоила не хуже родной матери.

– Это хо-ро-шо, – протяжно одобрил Демин. А теперь бери стул и садись. В ногах садись, чтобы я тебя видел.

Устроившись у его ног, она робко подняла глаза.

Правая нога Демина от ступни до колена настолько плотно была обмотана бинтами, что представляла тяжелую култышку. На спине она тоже увидела повязку, и правая сторона лица была забинтована. Зара видела лишь часть его лба да разметавшиеся, жесткие оттого, что к ним давно уже не прикасалась расческа, вихры. Демин пристально смотрел на нее свободным от повязки широко раскрытым глазом. Шершавым языком облизывал сухие, потрескавшиеся губы.