В полном порядке, так и двигаясь цепью, рота отошла за очень кстати оказавшийся недалеко противотанковый ров. Там они продержались примерно час, то и дело укладывая автоматчиков, которые подбегали ко рву. Танки, частью разъехавшись в стороны, отыскивали проход через ров, а частью стреляли с места.

Пока гитлеровцы думали, как перейти ров, Моисеев собрал роту и повел ее по маршруту, догонять своих.

Вечером они были в том же лесу, что и штаб дивизии, расположившийся в нескольких палатках, простреленных местами так, что смотрелись они, как решето. Политрук Моисеев, найдя майора Туркина, доложил, что мост взорван, а задержались потому, что вели бой. Спросил, доставили ли к ним капитана Минаева, узнал, что его повезли куда-то в госпиталь, и решил, что можно отдохнуть. Моисеев только приготовился было вздремнуть, как к нему подошел связной и сказал, что его вызывает командир дивизии.

У палатки сидели полковники Гришин, Яманов и полковой комиссар Гаранин, начальник политотдела. Его Моисеев не знал – в дивизию Гаранин пришел уже на фронте.

– Садитесь, Моисеев. – Полковник Гришин ловко свернул самокрутку и закурил. – Доложите, где вы были.

– Взорвали мост на Беседи. Когда отходили с ротой, то приняли бой с мотоциклистами. Потом подошли автомашины с пехотой, несколько танков, вот и задержались.

Гришин курил, чуть прищурив глаза.

– Овец они ловили, – перебил Моисеева Гаранин.

– Каких овец? А-а, ну да после боя. Недалеко от расположения штаба попалась нам отара. Бойцы взяли двух. Пастуха не было, а то бы спросили.

– Я же говорю: овец они ловили, – повторил Гаранин, – а пастух был.

– Майора Зайцева ко мне, – приказал Гришин своему адъютанту лейтенанту Мельниченко.

Подошел начальник разведки дивизии майор Иван Зайцев.

– Кто вел бой на дороге у Барсуки? Есть у вас такие сведения?

– Саперы, товарищ полковник.

– Идите, Моисеев. И вы, Зайцев, – сказал полковник Гришин и бросил неприязненный взгляд на Гаранина.

– Что он на меня набросился за этих овец? – спросил Моисеев Зайцева, когда они отошли от палатки.

– Кто-то видел, как вы этих овец ловили. Так могут и в мародерстве обвинить, ты смотри. В этом бою вы целую колонну задержали, выходила она прямо на штаб. Наши успели отойти в сторону, пока вы держались. Если бы не это – досталось бы тебе за овец. Вот Гришин и простил.

– Овцы… Мародерство… – усмехнулся Моисеев, чувствуя, как отлегло от сердца.

– Он почему придирается, Гаранин-то, – сказал Зайцев. – Потеряли сейф с партийными документами. Взбучка ему будет, если вообще не снимут, вот он и срывает злость на других…[18]

Когда полк капитана Шапошникова вышел к Суражу, его внимание привлекли группы людей в пижамах, бродивших около усадьбы с садом.

– Тюкаев, узнайте, кто это. Сумасшедший дом, видимо.

Лейтенант Тюкаев вернулся через десять минут:

– Дом отдыха, товарищ капитан. Я им говорю: «Немец на хвосте», они мне: «Чего панику разводишь!» Как из другого мира. В пижамах…

Шапошников вывел полк за реку, положил его в оборону. А в реке продолжали беспечно купаться отдыхающие, даже не поинтересовавшись, почему здесь начали окапываться пехотинцы.

Вскоре к реке выскочили немецкие мотоциклисты, за ними подкатили автомашины с пехотой, и только тогда отдыхающие, натянув пижамы, разбежались кто куда.

Разгорелся бой, тяжелый, изматывающий, на почти тридцатиградусной августовской жаре.

К вечеру, с большим трудом выйдя из боя, полк оторвался от колонны немцев, жертвуя несколькими взводами прикрытия, и ушел проселком в сторону Унечи.

На следующее утро, когда полк после короткого отдыха начал втягиваться в ритм марша, Шапошников увидел, как параллельно его колонне, примерно в километре справа, прошла длинная вереница бортовых машин с пехотой. «Немцы!» – жутко ударила в голову мысль. А гитлеровцы, заметив из машин колонну русских, начали что-то громко кричать и махать касками. «Догоняйте, мол», – понял Шапошников.

В более унизительном положении с самого начала войны он себя еще не чувствовал.

Незадолго до этого Шапошников, посоветовавшись с Наумовым и Татариновым, весь обоз полка отправил в брешь между Клинцами и Унечей.

– Пусть вы сделаете крюк, зато целее будете, – сказал он Наумову.

– Если что, то прикроем вас. Должны успеть проскочить. Встретимся в Стародубе, дозоры выставь заранее, – ответил Шапошников.

И опять ЧП: разбежался батальон Чижова. Когда танки противника объехали его, командир собрал людей и сказал, что батальон в окружении, можно разбегаться. Поскольку большую часть батальона составляли украинцы, они этот приказ выполнили без колебаний. В полк из батальона пришло всего несколько человек, остальных собрать не удалось, хотя Шапошников специально посылал для этого группу лейтенанта Шажка. Исчез и комбат Чижов[19].

Легко прорвав фронт, который был, что называется, «в нитку» и к тому же в движении, танковые дивизии гитлеровцев обошли крайне истощенные части 45-го стрелкового корпуса полковника Ивашечкина и к исходу 17 августа вошли в Унечу.

Части полковника Гришина, а точнее – полк Шапошникова, батальон связи, саперная рота, остатки недавно примкнувшего к дивизии артполка майора Малыха и нашедшийся накануне автомобильный батальон сосредоточились в обширном орешнике у деревни Ляличи, что восточнее Суража.

Шоссе Клинцы – Унеча, через которое предстояло прорываться, несколько часов как было занято противником, немцы ждали советские окруженные части, держа на дороге крупные силы танков и мотопехоты, которые патрулировали в пределах видимости или же стояли в засадах.

Под вечер разведчики привели к полковнику Гришину лесника.

– Сможешь, отец, вывести из этого орешника и провести через шлях, да так, чтобы было незаметно? Где лес погуще…

– Конечно. Что мне лес, хоть и ночью. Я все тропинки здесь знаю.

– Веди.

Через полтора часа лесник вывел группу полковника Гришина со штабом и остатками его частей на… то же самое место, откуда они двинулись в путь.

– Промашка вышла, не на ту тропку свернули, теперь понял, – оправдывался лесник, вполне искренне, как показалось всем.

Однако и вторая попытка закончилась тем, что они пришли туда же, откуда вышли.