Отец восемнадцатилетней дочери – красивой, чувственной девушки – говорит ей: «Если бы мне сейчас было 18, я бы наверняка считал тебя сексуально привлекательной». На одном из моих занятий этот случай необходимого подтверждения любящим отцом женской привлекательности своей дочери был приведен как пример «инцестуозных оттенков в отношениях между отцом и дочерью». Отец – всего лишь не кастрат, да и глаза у него на месте, чтобы увидеть то, что видели все вокруг: его дочь – женственная и сексуальная, и он этого не отрицает. В культуре, не испытывающей страха перед сексом, такое взаимодействие понималось бы как признание, отцовский дар. Но половина студентов были убеждены, что оно, возможно, имеет инцестуозный характер и может поставить дочь в позицию жертвы.

Инцестом традиционно называют секс между родителем и ребенком или между сиблингами. Табу на детскородительский инцест разделяется всеми людьми, хотя, как показал Леви-Стросс, в разных культурах его определяют по-разному. Всегда, во все времена, во всех культурах инцест ассоциируется с трагедией, и это обоснованно. Однако существуют мифы, которые делают это табу относительным. Я не стану приводить примеры из греческой мифологии, где истории инцеста (Мирр, Библис, Федра) – литературный прием для изображения образного родства. Вместо этого я воспользуюсь примером из Библии. Вспомните об инцесте между Лотом и его двумя дочерями. Вот перед вами две девственницы, которые верят, что они и их отец – единственные выжившие на земле. Девушки размышляют, как им поступить. «Остаться ли нам незапятнанными и девственными – и род человеческий прекратится на этом? Или нам напоить отца допьяна и украсть его сперму?» В данном случае Библия трактует инцест как результат морального выбора.

Все человеческие ценности содержат в себе свою противоположность. Когда психологи легко приравнивают травму к преждевременной или недозволенной сексуальности, они игнорируют относительность человеческих ценностей. Это позиционирование себя в качестве экспертов в области морали стало новой формой пуританской одержимости. Говоря о сексуальном домогательстве, «эксперты» снова и снова забывают о главном: домогательство – это проблема неравного положения, а не сексуальности. Сексуальное взаимодействие становится насилием, когда один партнер имеет власть над другим. Именно взаимоотношения с позиции власти стали главным предметом феминистского анализа патриархата, который выявил, каким образом патриархальный закон, предписывающий жене подчиняться своему мужу, фактически отравляет любовь и уничтожает желание. Сходным образом терапевт, использующий превосходство своей профессиональной позиции, чтобы скрыть свой страх перед сексуальностью, будет проецировать его на пациентов, и это есть форма злоупотребления ими. Следующая история показывает, как проявляется подобное ханжество.

Мой первый терапевт пыталась убедить меня, что моя фригидность – это результат сексуального насилия в детстве. Она спросила меня о первом случае сексуального возбуждения, и я рассказала, как я и мои сестры, бывало, дразнили нашего дядю – старого распутника и выпивоху.

Я росла в огромном ирландско-американском клане, в котором было много чокнутых и эксцентричных личностей, включая и меня. То, как в семье реагировали на неподобающее сексуальное поведение моего дяди, терапевту было абсолютно не понятно. Его жена знала, что на каждое Рождество ее муж не только напивался, но и вел себя непристойно. Он приставал к каждой «юбке» – неважно, какого возраста: главное, чтобы у нее была грудь. У него самого не было дочерей, только три сына.

Обычно мы отмечали праздники по два-три дня у дедушки и бабушки в их старом деревенском доме. Сколько же нас там собиралось! А еды и питья сколько там было! А уж эмоций – очень по-ирландски. Моя тетя однажды устроила семейное сборище для всех наших женщин и их дочерей. Председательствовала бабушка. Тетя сказала нам, девчонкам: «Если он выпустит птичку из клетки, сделайте вот что. Подойдите и шлепните по ней – так, чтобы не повредить, но достаточно, чтобы затолкать этого зверька обратно в клетку. Помните: никуда не ходите с ним в одиночку, всегда держитесь вместе. Не позволяйте этому или какому угодно другому хищнику одолеть вас. Каждая из вас сама отвечает за свою ягодку».

Нам не стало страшно или противно, нам только было любопытно, что же это за «маленький зверек». Правда, заключавшаяся в этом эпизоде, – правда, к которой не была готова терапевт, – состояла в том, что на самом деле мы любили его провоцировать. Те игры ни в коем случае не были травматичными, просто проявления пубертатного возраста. Когда мы встретились с ним последний раз, мне было пятнадцать, и я предложила сестрам и кузинам одновременно задрать наши юбки, спустить трусики и показать ему наши попки. План состоял в том, чтобы получше рассмотреть, как выглядит эрекция. Мы так и поступили, а он сказал: «Простите, девчонки, птичка больше не летает». У него были слезы на глазах. Через несколько недель он скончался от болезни печени. Он был, скорее, грустным, вызывавшем жалость персонажем, а не садистом. Попытку терапевта убедить меня в том, что дядюшка мог стать причиной травмы, я считаю интеллектуальным насилием. Моя фригидность во взрослом возрасте не имеет ничего общего с теми событиями.

Объяснение было гораздо проще: мой муж был скучным, неумелым, грубоватым любовником. Он кончал, как другие мужчины чихают. Трах. Бах. Ачхх. Все. Теперь, когда я развелась с ним и знаю, что такое хороший любовник, я понимаю, что терапевт совершила две большие ошибки. Первая состояла в ее уверенности, что мое прошлое (дядя) доминировало в моем настоящем (муж). Второй ошибкой было считать моего дядю каким-то психопатом, растлителем детей, когда на самом деле он был просто старым, жалким сатиром. Для него пятнадцатилетняя девушка со сформировавшимся бюстом уже не была ребенком. Его мать-католичка родила его, когда ей было шестнадцать лет. Потом у нее было еще девять детей. Умерла она в возрасте 36 лет из-за бесконечных беременностей. Тетя позже говорила мне, что дядя считал, что уважительно относился к нам, девчонкам, и ни при каких обстоятельствах не рискнул бы сделать кого-то из нас беременной.

Как ни странно, этот первый опыт терапии у такого некомпетентного терапевта оказался весьма полезен для меня. Я так хотела опровергнуть ее глупую теорию, что завела любовника только для того, чтобы доказать, что она не права. Это было что-то вроде эксперимента для проверки, действительно ли я фригидна. Я обнаружила, что нет, и подала на развод. Не слишком хороший результат для терапевта. Она недостаточно работала над своим контрпереносом, и это дало себя знать.

Факты нашей биографии не меняются. Дядюшка этой пациентки и его эксгибиционистское поведение, вмешательство ее тети, слова, в которые она облекла свой совет, присутствие матриархальной фигуры, размеры деревенского дома и продолжительность праздничных встреч, – все это констатация фактов. Факт в принципе – это нечто объективное и поддающееся перепроверке, как заметил бы Холмс своей Аниме – славному, преданному Ватсону. Зато наша интерпретация фактов абсолютно субъективна, это нестабильный процесс, который постоянно меняется, принимая ту форму, которую придает ему наше воображение и культурный фон. Анализ содержания психики – это не столько исследование фактов (чтобы их установить, не надо много времени), сколько выявление того, какой смысл видит в них человек, какую придает им форму, как искажает их и перекраивает.