В самом деле, и победитель Мамая,[433]и многие другие прежние русские князья при неожиданных нашествиях степных орд действительно, оставляя Москву, уходили на север государства — уходили, чтобы собирать силы и рано ли, поздно ли, но вновь вступать в бой: такова была тяжелая реальность исторического бытия России. Никто и никогда не пытался поставить им это в вину. А значит, нет вины и на Грозном, ровно через год жестоко отплатившем Девлет-Гирею за Москву, зверски сожженную татарами в мае 1571 г.

Каким образом это было достигнуто? Сразу после ухода степняков летом 1571 г., казнив главу опричного войска князя Михаила Черкасского (допустившего прорыв крымской орды в центральные районы) и князя В. И. Темкина-Ростовского, отвечавшего за оборону столицы (а вместе с ними и еще одного воеводу — В. П. Яковлева, печально прославившегося во время недавней осады Ревеля незаконными грабежами и убийствами), царь сосредоточил все внимание на укреплении южной границы. Учитывая горький опыт минувшей трагедии, он теперь с особой суровостью требовал от каждого полка, каждого воеводы самого точного знания и неукоснительного исполнения своей задачи по охране государственных рубежей. Были приняты также меры на случай ударов крымцев с фланга. В целом на юг отправилось 20-тысячное объединенное войско земцев и опричников, а к весне 1572 г. там завершили строительство мощной подвижной крепости — Гуляй-города. Все это время у Ивана на столе среди прочих бумаг наверняка лежало вызывающе презрительное послание Девлет-Гирея, несколько оборванных фраз из которого передает в своем не менее презрительном повествовании и г-н Радзинский. Хан гордо заявлял: все богатства мира для него ничто, праху подобны в сравнении с Казанью и Астраханью — и требовал вернуть их. Вернуть кровавую власть Орды над Русью… «Вернуть?!! — глухо шептал государь, в который раз перечитывая кривые злобные строки. — Нет! Не бывать тому! Сам у меня сгинешь!..»

Новое нашествие Девлет-Гирея летом 1572 г. стало для него роковым. Отступив год назад, русские теперь разбили крымцев с такой сокрушающей силой, какой они не знали никогда. И главным героем этой победы был не командующий русскими войсками старый князь Михаил Воротынский, как сказано в тексте Э. Радзинского. Подлинным героем решающего сражения 2 августа стал молодой опричный воевода князь Д. И. Хворостинин, формально занимавший еще только пост второго воеводы передового полка.[434]Именно благодаря его смелым маневрам в битвах при деревушке Молоди была наголову разгромлена отборная татарско-ногайская конница, троекратно превосходившая своей численностью русские силы. В плен попал главнокомандующий крымскими войсками — знаменитый Дивей-мурза, погибли сын и внук Девлет-Гирея, а сам хан позорно «тотчас пошел назад», устрашившись вестью о подходе еще одной резервной русской рати из Новгорода.[435]Словом, сражение это было так велико и беспощадно, что исследователи относят его к «числу значительнейших событий военной истории ХIV века. Разгромив в открытом поле татарскую орду, Русь нанесла сокрушительный удар по военному могуществу Крыма. Гибель отборной турецкой армии под Астраханью в 1569 г. и разгром крымской орды под Москвой в 1572 г. положили предел турецко-татарской экспансии в Восточной Европе».[436]Так сказался стратегический дар и непреклонная воля русского царя Ивана Грозного…

Любопытны грамоты, коими обменялись царь и хан уже после «побоища при Молодях», восстанавливая, так сказать, «дипломатические отношения»… Увы, как и все вышесказанное, они тоже выпали из «кадра» нашего мастера исторической миниатюры. Но пусть внимательный читатель все же ознакомится с ними в пересказе знаменитого русского историка. Без комментариев…

Девлет-Гирей, отправляя в Москву своего нового посла, наказывал говорить Ивану: «Мне ведомо, что у царя и великого князя земля велика и людей много. В длину его ход девять месяцев, поперек — шесть месяцев, а мне (все-таки) не дает Казани и Астрахани! Если он мне эти города отдаст, то у него и кроме них еще много городов останется. Не даст Казань и Астрахань, то хотя бы дал одну Астрахань. Потому что мне срам от турского (султана): с царем и великим князем воюю, но ничего с ним сделать не могу. Ежели только даст мне Астрахань, и я до смерти на его земли ходить не стану. (Голоден не буду: с левой стороны у меня литовский король, а с правой — черкесы, стану их воевать, и от них еще сытей буду: ходу мне в те земли только два месяца туда и назад)».

На сию предельно откровенную тираду Иван ответствовал так. Словам твоим, хан, не верю. Знаю: «сейчас против нас одна сабля — Крым, (а коли отдам тебе, что просишь, будет) тогда Казань вторая сабля, Астрахань — третья, ногаи — четвертая». Посему не дам ничего. Что же до поминков, то «поминки (подарки) передаю тебе с послом легкие (малые). Потому как сам писал мне, что деньги тебе не надобны и все богатства мира для тебя — прах».[437]Царь смеялся. Он имел на это право… И лишь воистину жаль, что сей громкий, раскатисто-победный смех, на все времена сохранившийся в старинной царской грамоте (грамоте, коя сама по себе достойна целого романа), тоже оказался неуслышанным нашим всезнающим телеисториком.

Был и еще один важный, но оставшийся за рамками интересов г-на Радзинского, результат знаменитой победы 1572 г. Вероятно, героически-смелые и в то же время предельно четкие, слаженные действия объединенных земских и опричных войск при отражении нашествия Девлет-Гирея показали царю Ивану, что его опричная политика в целом достигла своей цели. В стране постепенно укреплялся тот твердый порядок, благодаря которому она смогла в максимальные сроки сконцентрировать силы на нужном направлении и остановить агрессора, доселе считавшегося неодолимым. Потому, как полагают историки, уже в дни празднования одержанной победы Иван принял решение об отмене опричнины, т. е. счел возможным отменить чрезвычайное положение в государстве, введенное семь лет назад, в начале 1565 г. Причем опыт, полученный в течение этих непростых лет, он сознательно передавал своим наследникам. Не случайно Завещание Грозного гласит: «А что есми учинил опришнину, и то на воле детей моих, Ивана и Федора, как им прибыльнее, (пусть так) и чинят, а образец им учинил готов».[438]