– Ты хочешь сказать, что меня отравили? – после паузы спросила она. – И что отравить собирались тебя?

– Да.

Она встретилась с ним взглядом.

– Надеюсь, ты ошибаешься.

– Нет. Лоренцо тоже так считает.

– О Боже, – прошептала Джиллиана.

– Я собираюсь держать тебя здесь до тех пор, пока ты не поправишься или пока я не выясню, кто стоит за этим.

– Это невозможно. – Были бы у нее силы, Джиллиана возражала бы против его заявления с большей решимостью. Пока же она была рада уже тому, что может говорить.

Грант встал и направился к двери, но остановился.

– Я граф Стрейтерн. В Роузмуре я могу делать все, что, черт возьми, пожелаю. И умоляю, не проси меня думать о репутации! Какой прок в незапятнанной чести, когда ты мертв?

– Значит, ты собираешься держать меня здесь для моей же пользы, и к черту весь этот мир?

Он прислонился к дверному косяку и сложил руки. Идеальная поза для графа, аристократа. И все же в данный момент он выглядел не столько графом, сколько просто Грантом.

– Именно.

– Стало быть, я твоя пленница? – спросила Джиллиана, не веря своим ушам.

– Если хочешь, можешь воспринимать это в таком свете, – проговорил он. – Но я предпочитаю думать об этом как об обеспечении твоей безопасности.

Грант сделал шаг в ее сторону, но остановился.

– Хочешь, я пришлю кого-нибудь побыть с тобой, чтобы тебе было спокойнее? Например, Агнес. Или любую другую служанку Роузмура, которую ты выберешь. Если захочешь, за твоей дверью будет стоять лакей. И еще один в коридоре.

– Значит, все знают, что я здесь?

– Знают Арабелла и доктор Фентон. Хотя теперь уже, наверное, об этом известно всем обитателям Роузмура.

– И твоей матери?

– Да.

– Значит, независимо от того, что будет сделано в дальнейшем, урон уже нанесен.

Урон был нанесен в тот момент, когда она согласилась пойти к нему в лабораторию, подумала Джиллиана, но вслух этого не произнесла.

– Это Роузмур. Я никому ни слова не позволю о тебе сказать, Джиллиана. – Это было самое смелое заявление, которое она когда-либо слышала от него.

– Ты не можешь управлять миром, Грант, – мягко проговорила она, когда до нее начал доходить весь ужас ее положения. – Как бы сильно ты ни хотел, ты не можешь изменить мнение людей, и даже если они ничего не будут говорить, все равно будут так думать. Неплохо было бы предоставить дюжину дуэний и еще, пожалуй, парочку свидетелей, что мы не сделали ничего дурного, ничего скандального. – Она встретилась с ним взглядом. – Но мы ведь не можем этого сделать, верно?

– Ты жалеешь?

Возможно, если бы она была лучше и благоразумнее, то могла бы сказать, что жалеет. Но нет, было что-то в ее натуре, что призывало отбросить ограничения последних двух лет, стать смелой, такой, какой она чувствовала себя в душе. Возможно, сейчас Джиллиана была слишком похожа на ту девушку, которой она была в Эдинбурге, которая полюбила Роберта настолько, что махнула рукой на все принципы своего воспитания. Возможно, она так ничему и не научилась.

Будь она действительно благоразумной, обратилась бы к графине с просьбой использовать свое влияние, дабы подыскать ей другую работу. Быть может, она даже вернулась бы в родительский дом и умоляла взять ее обратно или предоставить комнату и стол в обмен на уход за малышами. Как глупо, однако, что ни одна из этих возможностей не казалась Джиллиане предпочтительной в этот момент, когда она смотрела на графа Стрейтерна и думала о своей безответственности.

Как все-таки странно и как ужасно неправильно с ее стороны.

Большую часть своей жизни она была защищена от тех лишений, которые могла бы претерпеть, не будь ее отец таким богатым и любящим. Но за последние два года она узнала невзгоды и горе. Оглядевшись вокруг, она увидела то, что другие люди, быть может, всегда знали, – жизнь не только чистая и добрая. Еще она бывает жестокой, и, если находишь радость, нужно беречь ее.

А страсть? Страсть тоже нужно ценить, ибо она случается не часто. Страсть – она как солнечный луч в облачный день или падающая звезда на небе. Страсть – одна из тех эмоций, которую нужно горячо прижать к сердцу и лелеять.

С графом Стрейтерном она познала страсть – ослепляющее, пылкое чувство, которое было гораздо сильнее того, что она когда-то испытывала к Роберту.

– Ты жалеешь? – повторил Грант свой вопрос. Джиллиана покачала головой:

– Жалеть глупо, не так ли? Сделанного не воротишь.

Выражение его лица изменилось, стало суровее, словно он злился, но пытался скрыть свои чувства.

– Ты заботился обо мне? Когда я была больна?

– Лоренцо был с тобой всю ночь.

Она взглянула на гребень в своей руке.

– Ты меня осуждаешь?

Джиллиана подняла на него глаза. Теперь она уже не сомневалась в том, что он раздражен.

– И больше никто не присутствовал?

– Нет.

– А почему не доктор Фентон лечил меня?

– Потому что я не вполне доверяю доктору Фентону, – ответил Грант.

Ее глаза расширились.

– Ты не можешь говорить такое серьезно.

– Мои братья были отравлены, Джиллиана. Откуда мне знать, что не доктор Фентон организовал их смерть?

– Кто угодно мог подмешать яд тебе в еду, – заметила она.

– Вот именно.

– Но почему? Почему кто-то желает твоей смерти?

– Если бы я это знал, то знал бы и кто это делает, – отозвался он. – Так кого ты хочешь в качестве дуэньи? Скажи, и я пошлю за ней. Только, умоляю, не Арабеллу.

– О ней я и не думала, – призналась Джиллиана. – Хотя находиться у постели больного для нее огромное счастье. – Чуть помолчав, Джиллиана извинилась: – Прости, я не должна была говорить то, что сказала. Арабелла превосходно лечит больных и получает от этого огромное удовольствие. Ее надо хвалить, а не осуждать.

– Кто, по твоему мнению, подойдет мне, Джиллиана?

Некоторое время они просто смотрели друг на друга.

– Ты считаешь, что Арабелла мне не подходит? Тогда кого мне следует выбрать?

Возможно, из-за слабости, которую Джиллиана чувствовала, или потому что ей все еще было ужасно больно, но ответ сам собой легко слетел с ее губ:

– Кого-то теплого, кто не боится показывать свои чувства, свою любовь. Того, кто будет прогонять твою холодность, которая время от времени проявляется. Того, кто будет тебя смешить, кто будет обращать твое внимание на абсурдность некоторых вещей. Того, кто осмелится заставить тебя быть более человечным.