сын проведет тридцать лет за решеткой, но еще больше их потрясла его причастность к убийствам. Но они приняли это наказание как заслуженное и неизбежное и призвали его согласиться на сделку.

Родители Уинфри развелись, когда он был еще ребенком, но заботиться о нем продолжали оба, и в детстве Дэниел жил поочередно то с отцом, то с матерью. Алкоголь и марихуану он впервые попробовал в пятом классе. Но в действительности он сбился с пути после несчастного случая, произошедшего 22 апреля 1988 года. В тот день Уинфри в составе группы бойскаутов, а именно 392-го отряда Сент-Чарльза, был на военном полигоне в форте Леонард-Вуд. Он и еще два мальчика забавлялись с алюминиевой оросительной трубой, пока один из друзей Уинфри не поставил ее стоймя, задев другим концом провод под напряжением. 7200 вольт убили мальчика на месте; второй получил тяжелые ожоги.

Уинфри сочли счастливчиком, потому что он единственный из троих отделался легкой травмой. Но трагедия оставила неизгладимый след на детской психике. Неизвестно, то ли у него развился острый синдром вины выжившего, то ли появилось чувство собственной неуязвимости, но с тех пор он потерял психологическую устойчивость, что немедленно сказалось на поведении. Он завел себе новых друзей, с которыми вытворял всякие опасные глупости. Возможно, его тянуло ко всему, что связано со смертью. Он начал прогуливать школу, а его эксперименты с наркотиками быстро переросли в зависимость.

Несмотря на психическую нестабильность, внешне Уинфри продолжал вести себя все так же вежливо и дружелюбно, как раньше. Его родители были работящими людьми, разделявшими правильные ценности. Сына они считали хорошим умным мальчиком с небольшими эмоциональными проблемами. Нельзя сказать, что они за ним не смотрели, но в целом ему доверяли. Другие взрослые замечали, что с ним что-то не так, но не придавали этому значения. Никто и не догадывался, насколько глубока была пропасть, в которую скатывался Уинфри. Школьный воспитатель утверждал, что, несмотря на прогулы и плохие оценки, Уинфри – умный парень с большим потенциалом. Когда выяснилось, что он так и не сдал экзамены за восьмой класс, школьный совет позволил ему перейти в следующий. В начале 1991 года, за несколько месяцев до убийства Джулии и Робин, мать Уинфри, Сьюзан Крамп, намеревалась устроить сына в программу реабилитации наркоманов, но тянула, надеясь, что он справится с проблемой самостоятельно. Откуда ей было знать, что через каких-нибудь два года она будет радоваться тому, что сын просидит в тюрьме тридцать лет, а не до конца жизни.

Том знал, что Уинфри без раздумий ухватился за предложение Мосса, и, как у всех Камминсов и Керри, это вызывало у него смешанные чувства. Он понимал: показания Уинфри помогут осудить преступников, но мысль о том, что ему за это простят часть вины, была Тому отвратительна. Он также понимал: чтобы убедить присяжных в добросовестности свидетеля, Моссу придется представить Уинфри в наиболее выгодном свете, показать, что он раскаивается в содеянном, следовательно, его доля вины меньше, чем у остальных, – неважно, насколько это соответствовало действительности. Так или иначе, чувства Тома в данном случае не играли роли – он не мог ничего изменить и сознавал это. Утром второго дня суда он встал до звонка будильника, быстро принял душ и побрился. Когда за ним приехал следователь из офиса окружного прокурора, чтобы отвезти в суд, Том уже ждал его, одетый в свой лучший костюм с дорогим галстуком.

По просьбе Тома на то время, пока он давал показания, всех его родственников удалили из зала. Он и без того нервничал и не хотел видеть боль на лицах Рика, Джинны и остальных. Полтора года психотерапии так и не смогли до конца убедить его в том, что на нем нет вины за гибель двоюродных сестер. Его до сих пор мучили вопросы: «Почему я решил тогда, что они оставят нас в живых, если мы не будем сопротивляться? Почему я даже не попытался дать им отпор? Что, если бы?.. Что, если бы?..» Том был не готов прочитать эти вопросы – реальные или воображаемые – на негодующих лицах родных и близких Джулии и Робин.

Поэтому в зале суда в тот день было не так людно и шумно, как накануне. Утро выдалось серым и унылым, погода стояла пасмурная. Том шагал за следователем по длинному гулкому коридору в комнату для свидетелей, где ему предстояло ждать вызова для дачи показаний. Следователь предложил Тому располагаться поудобнее и оставил его в одиночестве. Том сразу подошел к круглому столу, застеленному клеенкой, с зеленой пластмассовой пепельницей в центре. Ему не терпелось выкурить первую за день сигарету; прикуривая от зажигалки, он заметил, что у него дрожат руки, и совсем пал духом. Час в той комнате тянулся, как год. Когда раздался стук в дверь и за ним пришел судебный пристав, Том докуривал одиннадцатую сигарету. Пора.

Он трясущимися пальцами затушил окурок. Сердце у него билось где-то в районе кадыка. Ступая за приставом, он смотрел на его черные сапоги; шаги мужчины эхом отдавались в пустом коридоре. Через минуту они подошли к тяжелым деревянным дверям, и пристав, отворив правую створку, пригласил Тома в зал суда. У того тряслись колени.

На пути к свидетельской трибуне он не поднимал глаз от собственных начищенных до блеска туфель. Едва ворочая потяжелевшим липким языком, он поклялся говорить правду, всю правду и ничего кроме правды, да поможет ему Господь. «Да поможет мне Господь», – повторил он про себя и встал за кафедру из полированного дуба, уже жалея, что выкурил столько сигарет подряд. Подняв наконец глаза на присутствующих в зале, он узнал только Нельса Мосса и Марлина Грея.

Грей выглядел точно таким, каким Том его запомнил. Единственное отличие заключалось в том, что теперь на нем был явно дорогой костюм. От него все так же веяло самоуверенностью человека, привыкшего быть в центре внимания и завоевывать симпатии публики милой улыбкой или интересной историей. Грей окинул Тома быстрым пустым взглядом, словно никогда не встречал его прежде, и вновь уставился на лежащие перед ним на столе бумаги. Он выглядел чуть ли не скучающим, словно этот судебный процесс был бесполезной тратой его драгоценного времени. Внезапно страх и нерешительность, терзавшие Тома все утро, бесследно исчезли, сменившись жгучей ненавистью к этому человеку. Он сжал зубы и кулаки, борясь с желанием броситься к Марлину Грею и кулаками стереть ухмылку с его лица. Зал суда поплыл у него перед глазами, но в следующую секунду прямо перед ним встал Нельс Мосс, пронизывая его взглядом своих голубых глаз и