Это была первая операция, в которой мы столкнулись с серьезным сопротивлением. На нас устраивали засады, дороги подрывали. Конечно, я не совсем понимал, что происходит, я тогда был только сержантом. Мы проехали сколько смогли и высадились. Покинув кишлак, где находилась штаб-квартира Масуда, мы отправились в самый конец долины Панджшер. Дальше за все время войны никто не заходил: это было прямо у границы с Пакистаном.

По пути назад по горным перевалам на наш батальон напали. В правофланговом взводе погибли тринадцать человек. Мой собственный взвод был во главе колонны на пути туда, так что на обратном пути мы стали замыкающими. Мы остановились на ночь, и нам пришлось выдержать несколько нападений моджахедов. В те дни они пользовались простым оружием, зачастую самодельным. Минометы у них появились потом. Нам противостояло небольшое их число, может быть, всего несколько десятков. Все время, но не ночью, у нас было вертолетное прикрытие. За время долгого перехода большая часть раций вырубилась, аккумуляторы сели. Но я был знаком с устройством раций еще до войны и выключал свое радио, когда оно находилось вне зоны приема или когда сигнал блокировали горы. Поэтому у меня было достаточно заряда, чтобы вызвать вертолеты, когда понадобится… Нам потребовалось некоторое время, чтобы уйти от негибкой тактики, которой нас учили для ведения войны в Европе. Хотя наша бригада была сформирована для операций в пустыне и в горах, практика отличалась от теории. После первой Панджшерской операции я спросил командира нашей роты капитана Хабарова, стоит ли продвигаться неуклюжими колоннами, которые могли застрять по пути и часто не могли развернуться. Не будет ли лучше перебрасывать войска вертолетами? И конечно, со временем мы научились это делать.

Взвод, в котором я тогда служил, нес службу по охране командного пункта полка в Бараке, в долине Панджшер. Утром на КП вдруг началось непонятное движение, тревожно забегали офицеры, а проходивший мимо нас командир полка подполковник Суман сказал, что наш батальон в ущелье зажали «духи», есть раненые и убитые.

Наш командир взвода лейтенант Гарпик Арутюнов приказал грузить на «броню» носилки. Мы выполнили его команду, сели на бронетранспортер и двинулись вверх по ущелью. Затем, дождавшись сумерек, пешком отправились дальше. Во главе с взводным нас было человек десять солдат. Пробирались по горным тропам довольно долго и медленно, ведь там сплошные валуны и террасы, поэтому трудно было определить пройденное расстояние. Казалось, что идем мы целую вечность. Через какое-то время мы увидели странное мерцание в темноте, по команде командира взвода залегли, но скоро поняли, что этот свет пробивается через триплексы БМП. Только двинулись дальше, как с нее по нам начали стрелять из пулемета Калашникова. Арутюнов пустил ракету, мы стали кричать, и стрельба прекратилась. Подошли. Это была подорвавшаяся на мине БМП… На ней оставались контуженные механик-водитель и зампотех батальона майор Кононенко. Тронулись дальше. Через некоторое время навстречу нам вышли отправленные перед нами в тот район разведчики. Они вынесли несколько тел погибших. Все как-то сразу сникли. Кажется, там был и труп нашего комбата, капитана Александра Федоровича Королева. Уже рассвело, когда мы вышли к кишлаку… Проходя между домами по центральной улице кишлака, мы услышали шум моторов, а несколько секунд спустя мы увидели две выдвигающиеся БМП нашего батальона. На броне грудой были свалены трупы погибших ребят. Из этой кучи-малы в разные стороны торчали руки и ноги. Тут же были навалены разбитые рации, АГСы. За «броней» шли уцелевшие в бою солдаты. На их лица было страшно смотреть. Они были отрешенными, не выражали никаких эмоций, они были какие-то неживые…

С этой группой мы повернули назад и через некоторое время вышли к бронегруппе полка… В это время неподалеку от нас сели вертушки. В нашу сторону двинулась группа старших офицеров, среди которых я заметил и генералов. Один из них приказал вышедшим ребятам построиться. Офицер подошел к плохо что соображавшим еще ребятам, от которых несло сладковатым трупным запахом, — сутки они пролежали среди убитых (даже не представляю, что творилось у них в головах). «Суки! Лидеры! Вы здесь стоите, сволочи, а там ваши братья лежат! Почему вы здесь?!» — вот так он к ним обратился. В таком же духе прочитал им нотацию и с чувством выполненного долга удалился. А ребята стояли молча и отрешенно — может, они его вообще даже и не слышали.

К вечеру пришел приказ грузиться на броню, и мы опять отправились туда, откуда вернулись утром, — к месту вчерашнего боя. Нам приказали собирать тела погибших. Представьте себе открытую площадку площадью примерно сто на сто метров. Посередине протекает речка. Справа — ровная площадка, небольшие терраски и высотка, примерно 200-300 метров. Слева от реки — тропа, тоже на открытом месте, с одной ее стороны — отвесная стена скальника, с другой — обрыв к реке.

Сразу стало ясно, что мы на месте — стоял тяжелый трупный запах, ребята пролежали почти двое суток, а в это время года уже здорово припекает. Мы очень боялись, что «духи» поджидают, когда придут подбирать трупы, и мы останемся тут же, на этом месте лежать. Мы начали пробираться к подножию высотки, к террасам. Сначала наткнулись на труп сержанта из «дембелей», он был без обеих ног: то ли подрыв, то ли очередь из ДШК. Пятеро или шестеро ребят лежали вповалку в естественном укрытии на террасах. Они попали или под очередь из ДШК, или когда «духи» стали забрасывать ребят гранатами. Так они и лежали все вместе там, где настигла их смерть. Мы переправляли трупы, как во сне, механически. Вид тел был ужасен. Вдруг мы услышали слабые стоны немного в отдалении от площадки, у тальника. Осторожно пошли на звук и наткнулись на еще живого солдата. У него была отстрелена голень, она висела на лоскутах мышц. От кровопотери у него мутилось сознание, но он сумел жгутом перетянуть ногу, поэтому не истек кровью. Мы оказали ему первую помощь и вынесли к «броне». Он остался жив.