Прекрасная мысль! Точно также когда-то думал его отец. И в 1847 году, когда он бросил университет, чтобы жить помещиком в Ясной Поляне. И потом, в пятидесятые годы, после заграничных поездок, обогативших его опытом европейской культуры. И в шестидесятые годы, когда Толстой с восемнадцатилетней Сонечкой в специально купленной большой карете – дормезе приехал в Ясную Поляну проводить свой медовый месяц и всю, как тогда им представлялось, счастливую семейную жизнь. А получилось, что получилось…

В «Опыте моей жизни» Лев Львович изложил этот замечательный, как ему в молодые годы казалось, русско-шведский проект. «В первый же год моего пребывания в Швеции меня поразило больше всего, что общая шведская цивилизация и культура стояли несравненно выше цивилизации не только русской, но и французской, а может быть, и общеевропейской…

Не было ни одной области шведской жизни, в которой не были бы достигнуты значительные и глубоко рациональные результаты, начиная с религии и кончая питанием, и условия эти настолько смягчили в стране напряженность и трудность борьбы за существование как личности, так и семьи, что жизнь здесь была во много раз легче, чем в России и даже во Франции».

Но вместо того, чтобы бросить свою несчастную родину и сделаться шведским жителем, Лев Львович решил внести благотворные перемены в русскую жизнь. Насколько далеко простирались его надежды на этот счет, увидим в дальнейшем. Пока же он «решил поселиться в Ясной Поляне в ее флигеле и приготовился повести хозяйство имения, часть которого теперь, после смерти Ванечки, принадлежала мне. Я хотел, как отец, на всю жизнь закабалиться в деревне и писать, чувствуя к этому делу призвание… Я мечтал, что вся Ясная Поляна когда-нибудь будет моей, и я создам в ней новую большую семью, новый центр и продолжение рода Толстых».

В черновом варианте «Опыта…», который приводит Абросимова, сказано более жестко: «Мне хотелось в будущем одному завладеть всем родовым имением и таким образом продолжить в нем толстовский род. Но эти мечты были только мечтами потому, что я уже тогда осознавал, что Ясная Поляна, как родовое имение Толстых, почти погублено, во-первых, тем, что оно стало собственностью шести человек, во-вторых и в главных, тем, что Лев Николаевич просил похоронить себя в середине имения, что, конечно, будет привлекать посетителей на его могилу и тем сделает частную семейную жизнь будущих Толстых несносной».

Оставим в стороне вопрос о собственности, который теоретически мог быть как-то решен после смерти отца и матери в пользу Льва Львовича, скажем, выкупом у братьев их долей яснополянского наследства. Но оставалась другая проблема, фантомная с юридической точки зрения, но куда более важная – с моральной и культурной. Отец Льва Львовича был великим человеком, который родился в Ясной Поляне и провел в ней основную часть жизни. И хотя в 1896 году вопрос о захоронении Толстого в Ясной Поляне еще не стоял (Лев Львович запутался в последовательности событий), но в итоге было именно так. Поэтому в реальности Ясная Поляна была не просто «родовым имением», но уже при жизни Толстого стала местом культурного и религиозного паломничества, а после его кончины была обречена стать музеем.

В этом музее Льву Толстому-младшему не было места.

Это хорошо понимала Софья Андреевна. Поэтому на письмо сына, в котором тот просил отремонтировать яснополянский флигель к его приезду с Дорой и обещал взять хозяйство Ясной Поляны на свои плечи, она ответила достаточно категорическим «нет».

«Ты пишешь: жить в Ясной, хозяйничать, пишешь, что религия ее и отца ее – труд и польза. Как все эти принципы сейчас находят приложение у иностранцев, а у нас – увы! Куда ни сунься – делать нечего.

Какое в Ясной хозяйство? И разве это возможно в разных руках и при жизни отца?

Нет, Лёва, не поселяйся с нами, опять захвораешь. Свей свое гнездо, купи именье, если хочешь жить в деревне, и, ввиду нашего общего счастья и спокойствия – не живи с нами. Любя тебя, я это советую. Погоди, нам не долго с папа́ жить осталось».

Почему Лев Львович не внял разумному совету матери? Почему не оценил прозрачного намека, что главный источник его болезни находится не где-нибудь, а в Ясной Поляне. И это, увы, его родной отец. И уже не имело смысла выяснять, почему так вышло и кто в этом виноват: старший Толстой с его религиозным учением или младший – с его доброй душой, но завышенными амбициями? Но Ясная Поляна была последним местом на земле, где Лев Львович мог успешно скрещивать породы и культуры.

Он же не нашел ничего лучшего, как в письме к отцу пожаловаться на мать: «Я знаю, что ты так же, как и я, когда думаем друг о друге, хотим видется и быть вместе, мама́ же почему-то не очень хочет меня в Ясной и советовала даже купить имение, что меня огорчило. Прежде всего любовь и дружба и взаимная помощь, и вопросы остальные при этом не существуют».

Мама́ он ответил сухо:

«Ваше письмо и отрицательный ответ меня огорчили. Не буду говорить об этом. Зимой я думаю найти кусок земли в Московской губернии и весной или летом переселиться туда. В Ясной я жить не буду».

Но в этом же письме просил: «Пожалуйста, это не так трудно, для Доллан больше, – приготовьте нам место, где жить, хоть это время, до собственного дома».

Два Льва разрывали Софью Андреевну на части. Одному в ней не хватало духовности. «В тебе много силы не только физической, но и нравственной, только недостает чего-то небольшого и самого важного, которое все-таки придет, я уверен. Мне только грустно будет на том свете, когда это придет после моей смерти», – задумчиво писал ей муж в сентябре 1896 года. А приезжавший в это время с женой в Россию сын просит всего лишь (!) подготовить летний гостевой флигель для жизни зимой с семнадцатилетней шведкой. «И страшно мне было, что за существо была эта 17-летняя шведочка», – вспоминала Софья Андреевна.

Они приехали 14 сентября. Лев Львович спешил, Дора впервые видела Россию из окна поезда. Возле пустынного подъезда станции Щёкино их ждал кучер Андриан на пролетке. По дороге в Ясную промелькнуло село Кочаки, где рядом с церковью были похоронены дед и бабушка Льва Львовича, «бедное деревенское кладбище, обрытое канавой, с жалкими почерневшими и скосившимися деревянными крестами». Наконец, показалась деревня Ясная Поляна с соломенными крышами.

«Какая глушь, какая беднота!» – пишет автор «Опыта моей жизни», передавая свои впечатления от встречи с родиной.

«В начале улицы крошечное и одинокое здание церковно-приходской школы. Знакомые фигуры мужиков и баб медленно двигаются подле изб. Они останавливаются и смотрят на нас равнодушно. Некоторые узнают меня и лениво кланяются. Лица их серьезны, озабочены и враждебны».

Это – Россия.

Впрочем, рядом с барским домом – оживление. «Мать, отец, сестры, братья, прислуга – все встречают нас с улыбками и возгласами и ведут наверх в приготовленные для нас две комнаты, те самые, на север и грязный двор, где я провел мое тяжелое детство. Какая серая простота, какая тишина и какая грусть! Вот и зловонные канавы, и подвал под окном, и глубокий колодезь справа».