— Товариш совэтник, — обратился он к вошедшему в вертолет Паламеду-Заде, — може, я хочь гаслстух сыму – давить, зараза, як удаука.

— Терпи, — отозвался тот. — Видишь – все терпим.

— Уси… — проворчал Афанасий. — Дык я ж – нэ уси… Сыму ее, змеину, а товариш совэтник? А там, коды надо – нехай ее, повешу, пущай давить.

— Ладно, снимай, — отмахнулся тот, — но помни только, гляди у меня.

— А що тут бачить, — сказал Афанасий, с облегчением снимая с могучей шеи галстук и аккуратно вешая его на спинку своего сидения. — Мы ее, змеину, от так вот, нэжно… — И, видя благодушие советника, снова начал канючить: – Товариш совэтник, а може, я – своим як-ныбудь ходом? Дюже я эту вертушку боюсь…

— Своим ходом – это как? — с улыбкой поинтересовался Паламед-Заде. — На помеле, что ли?

— На яким таким помеле? — не понял шутки Афанасий. — Можно ж и на городским транспорти… А нет – дык сами як-ныбудь злэтаем…

— Ну-ну, будет он мне тут причитать, — уже строже сказал советник. И дал команду: – Поехали.

Все пять вертолетов разом оторвались от крыши и устремились в быстро темнеющее небо. "Акулы" взяли нас в четырехугольник, и наши пять машин двинулись курсом на близлежащий лесок. Сотни окон Центра и идущие от него вереницы фонарей разбрызгивали свет на всю округу. В эту минуту Советник сказал в микрофон:

— Можно отключать…

Наверно, так должно было бы выглядеть светопреставление. Сначала по цепочке один за другим стали гаснуть фонари, а затем и Центр вместе с маршальским флигелем рухнул в кромешную тьму. И теперь уже был он или только пригрезился – иди гадай. И было ли в самом деле все, что произошло с нами там? Эта тьма все поглотила.

— Финита! — весело сказал Паламед-Заде и обернулся к нам: – Кстати, по пути возможны некоторые внештатные ситуации; в этой связи прошу сохранять самообладание – все держится под контролем.

В кабине снова стало светло – это "акулы" включили прожектора. Пилоты хорошо знали свое дело. Ромб вертолетов с нашим Ми-8 в центре плавно летел над лесным массивом, ни на миг не теряя своего геометрически правильного очертания, и только Афанасий весьма ядрено потел по соседству со мной, чего не в состоянии был заглушить даже самый благоуханный одеколон в мире.

Спокойный полет, однако, длился не долго. Вскоре послышался встречный гуд, и прожекторы "акул" высветили стену здоровенных, круглобрюхих, вертолетов, не сбавляя скорость, летящих прямо на нас.

— Началось… — раздраженно проговорил Паламед-Заде. — Все-таки вычислили, гады!

— Всем машинам немедленно совершить посадку! — раздался голос по радио. — Приказ штаба военно-воздушных…

Договорить голос не успел. Из всех четырех наших "акул" разом полыхнуло огнем, ракеты с шипением красными полосами прочертили воздух, и долю мгновения спустя четыре круглобрюхие машины полыхающими шарами, кружась и рассыпая обломки лопастей, полетели вниз.

Лиза прижалась к моему плечу. Афанасий все потел, трясся и, сжавшись, бормотал себе под нос что-то, похожее на молитву. У меня сердце тоже бешено колотилось, но все-таки я нашел в себе силы проследить за крушением одного из "круглобрюхих".

Он падал на широкую лесную поляну. Там, внизу хорошо был виден в его пламени красавец-лось. Несчастное животное замерло и, как завороженное, смотрело на свою огненную смерть, падающую с неба. Еще миг – и полыхающий шар поглотил его.

Число жертв по мере нашего следования невесть куда неуклонно продолжало множиться.

"Круглобрюхие" немедленно рассеялись и развернулись к нам хвостами. Вдогон одна из "акул" пустила еще ракету, и еще один "круглобрюхий", на миг став огненным облаком, рухнул вниз.

Лес под нами уже горел вовсю.

Напоследок один из убегающих "круглобрюхих" все-таки успел сделать черное дело – перед тем, как раствориться вдали, выпустил две ракеты назад.

Одна, никого не задев, ушла в сторону горизонта. Другой выстрел оказался прицелистей. Передняя "акула" дрогнула всем корпусом и, распушившись гарью, полетела куда-то в сторону по снижающейся параболе. В конце ее смертного полета находился деревенский коровник, перед которым в испуге, так же, как тот лесной лось, стояла завороженная корова. Подбитая "акула" рухнула прямо на нее, и единым огненным смерчем их останки выдуло в небеса. То была пока что последняя из воочию виденных мною живая потеря на нашем странном пути.

Через мгновение "круглобрюхих" след простыл. "Акулы" совершили слаженный маневр, перестроились в равносторонний треугольник с таким расчетом, чтобы мы по-прежнему находились в центре, и мы устремились дальше в Бог весть кому ведомом направлении.

Афанасий все еще частил что-то на своем полурусском языке и без стеснения хлебал из узкого горлышка одеколон "Карден", занюхивая норковой шапкой. На полу под ним растекалось зловонная лужица.

Паламед-Заде снова взял в руки микрофон и довольно весело сообщил кому-то неведомому:

— Как и следовало ожидать! Атака была в семнадцать – пятьдесят две. Утечка информации о деспозинах, то есть, имеется… Да, да, мы с вами грешим на одного и того же человека! Думаю – мир праху его!.. Нет, не стоит. От сердечной недостаточности – это уже было. Лучше: попал под "Камаз"… Ладно, своими силами управимся… И похоронить на Новодевичьем со всеми причитающимися почестями – чтоб не было лишней говорильни, а то и так уже… — Отключив микрофон, он обернулся к нам: – Что, испугались? А я вот – нисколечко! И знаете, почему? Да потому, что я – с вами! Уверен, что ни одному вселенскому разуму было бы сейчас не под силу сбить наш вертолет, когда вы находитесь на борту.

Больше он разъяснять ничего не стал и лишь, довольный, отхлебнул из благородной плоской серебряной фляжечки немного пахучего коньяку.

Через несколько минут под нами распростерлось огненное море – это, как я понял, миллионами электрических огней полыхала Москва.

Почему-то я ожидал посадки прямо в Кремль, не меньше, однако наш боевой треугольник над центром города вдруг сделал резкий разворот и устремился куда-то, по-моему, на Восток.

Лишь после того, как Москва осталась вдали едва различимым заревом, вертолеты сделали еще один столь же крутой поворот и быстро пошли на снижение.

— Вроде, всё… — с некоторым облегчением проговорил Гюнтер, сидевший у меня за спиной.

— Кажись, приихалы… — изрек Афанасий, отер норковой шапкой лицо и спрятал флакон с остатками одеколона в карман жилетки.

— Всё, — сказал Паламед-Заде, когда вертолеты загасили двигатели. — Не смею более обременять вас никакими советами, знайте лишь одно – с этой минуты все зависит от вас, только от вас. И, поверьте, зависит большее, чем вы можете себе представить.

Больше он не успел дать никаких напутствий. Дверь вертолета распахнулась, к нему был приставлен трап, и я увидел ведущую к большому дому длинную аллею фонарей, под каждым из которых стояло по автоматчику.