Катя не понимала, зачем ему этот контакт. Говорила, что они, скорее всего, даже не обратят на них внимания, а если заинтересуются – это еще хуже. Потому что, как бабушка говорила, не каждому их интерес пережить удается. Катя сама пыталась в свое время поговорить с лешим, но он ее словно и не заметил. И с теми, кто поселился на реке, она тоже пробовала завести беседу по всем правилам – и обнаружила, что они не отвечают, а просто повторяют на разные лады ее собственные мысли и воспоминания. Может быть, разума в человеческом понимании у них вовсе и нет…

– Но они же тогда тебя спрятали, – перебил Никита.

– Не они, а Ромочка.

– Да какой… – и тут он наконец вспомнил. – Тот слабоумный, что ли? Который пропал?

– Не пропал, а к ним ушел, в реку, – Катя умолкла, опустила глаза, а потом вдруг взглянула на Никиту в упор, с вызовом. – Я его отдала.

– З-зачем?..

– Он сам хотел. Просил очень. Ему с ними лучше, чем с нами, там он… не слабоумный.

И снова повеяло от Кати чем-то чуждым, трудноуловимым, но явно имевшим отношение к тем самым неведомым тварям, новым «соседям», а не к реальным, нормальным Вьюркам, населенным нормальными людьми. Обозленными, напуганными, непонятливыми, но нормальными. Дальше Никита вникать не стал, ему, наоборот, хотелось побыстрее выкинуть эти мысли из головы, а Катю – вытянуть в человеческую реальность из того враждебного и странного измерения, в котором она, как Никите теперь казалось, с самого начала стояла одной ногой, словно в могиле. Всех хотелось вытянуть, но Катю в первую очередь.

Вообще же Никита уже вторую неделю как бросил пить, совсем. Он чувствовал в себе огромную энергию и готовность, а главное – силу сдвинуть горы, спасти принцессу от дракона, разогнать сгустившийся над Вьюрками морок и даже перевернуть, как положено, землю.

– Надо спросить, зачем они пришли. Чего от нас хотят.

– А если ничего? – Катя широко развела руками, в одной из которых болталось тяжелое грузило-блинчик. – Или они пришли за нашими душами?

– Вот и выясним, – мрачно ответил Никита и ушел устанавливать пугало, разочарованный тем, что даже Катя – и та его не понимает. А ведь он специально приберег для нее остроумное сравнение с ловлей на живца, которое она, как заядлый рыбак, должна была оценить… Всю жизнь он мучился от того, что все люди вокруг как будто настроены на одну волну, а он – на какую-то другую, неправильную, и совпадений почти не бывает, даже с самыми близкими. А с Катей, казалось, совпало на мгновение, он успел почуять что-то знакомое, понятное, неправильное – и вот опять.

Впрочем, больше Катя не возражала, а когда Никита, подумав, предложил установить пугало на своем участке и налаживать контакт в одиночку, раз она так боится, – только хмыкнула:

– Нет уж, давай вместе.

Никита принес фонарики, свечи и, помня о бдениях Витька у приемника и о загадочном звонке, благодаря которому Катя так вовремя сбежала, – все средства связи, какие нашел. Два мобильника, свой нынешний и древнюю «нокию», тяжелую и неубиваемую. Еще планшет зачем-то и маленький радиоприемник. Спросил у Кати, что еще нужно, и получил краткий ответ:

– Топор.

Все-таки Катя ему нравилась.

Пугало поставили перед самым окном, так, чтобы у него не было ни единой возможности ускользнуть из поля зрения, затаиться и затениться, как все особые твари испокон веков делать любят. Разложили на полу атрибуты своего нелепого спиритического сеанса: заряженные до упора мобильники, подсветка на которых горела уютно, как ночник, тихо шипящее радио, топор, полынный веник, березовый веник, несколько кусков сахара – это Катя притащила, а Никита не стал выяснять зачем, – свечи в банках и несколько крепких палок. И сели ждать.

Ждали напряженно и даже торжественно. Скользили по пугалу лучами фонариков, проверяли мобильные – совсем как в далекие привычные времена, когда фантомное жужжание в кармане то и дело заставляло нажать на кнопку, глянуть на дисплей. Радио наполняло серую летнюю ночь своим, тоже как будто бы серым шипением.

Спать не хотелось, у Никиты от волнения пульс гремел во всем теле индейскими барабанами, и в животе бурчало – тоже, видимо, от волнения. В тишине это было слышно довольно отчетливо, Никита стеснялся и неловко прижимал к животу локоть, пытаясь задавить неподобающие звуки. И вдруг услышал, что у сидящей рядом Кати тоже бурчит в животе. Ведь они были так увлечены всей этой подготовкой к контакту с неведомым, что даже не поужинали. Катя, понимающе улыбнувшись, сделала радиошипение погромче. А Никита даже обрадовался, что и у нее нутро протестует – это делало Катю телесной и обычной, возвращало из зыбкого иномирья, с которым она была как-то связана. Никита до конца не понимал, в чем именно заключается эта связь, но чувствовал ее как соринку в глазу. На рассвете, когда в сон все-таки потянуло, и сильно, связь стала представляться ему крученой ниткой раздражающе красного цвета. И он, уплывая в полусон и возвращаясь, все пытался вспомнить, где же лежат ножницы…

С пугалом ничего не произошло. Распятое на палках пальто мирно висело на своем месте, и тихо, даже мелодично постукивали друг о друга на утреннем ветерке консервные банки.

На вторую ночь они разговорились. Никита, памятуя про упреки, что он защищает Катю, даже фамилии ее не зная, осторожно расспрашивал. Фамилия оказалась совершенно обычная, такая обычная, что он тут же ее снова забыл. Работала Катя редактором на фрилансе, вот и могла себе в прошлой жизни позволить торчать на даче все лето – работу привозила с собой. Семья ее перестала сюда ездить, потому что мама была последовательной противницей копания в грядках, вечного приколачивания, подновления, приведения в божеский вид и прочего трудоемкого дачного быта. Раньше возили, как положено, «на свежий воздух» маленькую Катю и старенькую бабушку Серафиму, а как выросла Катя и не стало Серафимы – так и перестали. Самой Кате возить сюда было некого: дети у нее, абсолютно здоровой, отчего-то не заводились. Муж был, развелись полюбовно, решив, что раз детей нет, то и семьи нет, и пусть каждый идет своей дорогой. Оно, может, и к лучшему: в одиночестве Кате было как-то проще, спокойнее – с самого детства, она никогда не просила братика или сестричку. Это бабушка все наседала, прямо всерьез на маму с папой ругалась – ребенок один-единственный, да разве ж так можно, куда это годится, полна лавка должна быть. А одной, может, лучше – живешь как хочешь, никто не мешает…

– И на рыбалке хоть целый день сиди, – не удержался Никита, до этого молча кивавший – доказательства пользы и удобства одиночества у него самого были ровно те же.

– Да что ж вы все к этой рыбалке-то привязались? Достали уже! – рассердилась вдруг Катя. – Нравится мне рыбу ловить! Все!

– Ну, вроде как чисто мужской забавой считается. Хотя я вот не понимаю, чего там интересного, – миролюбиво сказал Никита.

– Тоже мне мужик. Это ж добыча, азарт. И медитация заодно… – Катя помолчала. – А еще на рыбалке прятаться хорошо.

– Прятаться?