Вчерашние партийные работники проходили через Институт подготовки дипломатических и консульских работников, который вскоре преобразовали в Высшую дипломатическую школу.

— В большинстве случаев послы — передатчики, что им скажут, они только в этих пределах действуют, — говорил Молотов Чуеву. — Я видел, когда мне приходилось действовать в качестве министра иностранных дел, особенно после Сталина, многие удивлялись, что я так самостоятельно веду себя, но я самостоятелен только в пределах моих директив…

Его спросили, а кого же он считает наиболее сильным советским дипломатом?

— Сильным дипломатом? — переспросил Молотов. — У нас централизованная дипломатия. Послы никакой самостоятельности не имели. И не могли иметь, потому что сложная обстановка, какую-нибудь инициативу проявить послам было невозможно. Это неприятно было для грамотных людей, послов, но иначе мы не могли… Роль наших дипломатов, послов, была ограничена сознательно, потому что опытных дипломатов у нас не было, но честные и осторожные дипломаты у нас были, грамотные, начитанные.

Работу в наркомате Молотов начал с неожиданного решения. Руководитель отдела печати Евгений Гнедин, которого вскоре арестовали, успел объяснить наркому, что цензура телеграмм, которые иностранные корреспонденты отправляют из Москвы, не только не имеет смысла, но и вредит интересам государства. С помощью иностранных дипломатов корреспонденты все равно отправляют информацию, минуя цензуру. Зато, внимательно изучая, что именно вычеркивает цензор, они легко понимают, что именно власть пытается утаить, и тем самым убеждаются в правильности своей информации. Молотов действительно отменил цензуру для иностранных корреспондентов. Впрочем, через несколько месяцев формально в связи с началом войны в Европе она опять была введена. Окончательно ее отменили уже при Хрущеве, в 1961 году.

Сталин сделал Молотова наркомом не для того, чтобы он провел чистку аппарата. Это следовало осуществить между делом. Главным было повернуть всю внешнюю политику страны на 180 градусов.

Сталин и Молотов решили, что хватит заниматься только внутренними делами. Пора выходить на мировую арену и играть по-крупному. Хваткий и уверенный в себе Адольф Гитлер получал все, что хотел. Старая Европа пасовала перед его напором, наглостью и цинизмом. В Москве сидели не менее напористые, хваткие и циничные люди.

Мир заговорил о Молотове после того, как в августе 1939 года он подписал договор с нацистской Германией. Пакт с немцами обеспечил Молотову место в истории дипломатии. Сближение с нацистской Германией началось еще в 1938 году. Но обе стороны осторожничали, не зная, как подступиться к идеологическому врагу. В октябре 1938 года нарком Максим Максимович Литвинов и немецкий посол в Москве граф Фридрих Вернер фон Шуленбург договорились о том, что пресса и радио обеих стран будут воздерживаться от прямых нападок на Сталина и Гитлера. 19 декабря того же года между двумя странами было подписано торговое соглашение.

10 марта 1939 года, выступая на XVIII съезде партии, Сталин говорил, что западные державы пытаются «поднять ярость Советского Союза против Германии, отравить атмосферу и спровоцировать конфликт с Германией без видимых на то оснований». Ясный сигнал — Сталин предлагал договариваться. Но в Берлине его не заметили. Тогда Молотов приказал своим подчиненным донести эту мысль до немцев по дипломатическим каналам. В середине апреля советский полпред в Германии попросился на прием к статс-секретарю германского министерства иностранных дел фон Вайцзеккеру и сказал:

— Идеологические расхождения вряд ли влияли на отношения с Италией и не должны стать камнем преткновения в отношениях с Германией. С точки зрения Советского Союза нет причин, могущих помешать нормальному сотрудничеству. А начиная с нормальных отношения могут становиться все лучше.

Гитлер обратил внимание только на отставку в мае наркома Литвинова, еврея и сторонника системы коллективной безопасности. В день, когда Литвинов был смещен, военный атташе немецкого посольства в Москве Вернер фон Типпельскирх отправил в Берлин шифротелеграмму: «Это решение, видимо, связано с тем, что в Кремле появились разногласия относительно проводимых Литвиновым переговоров. Причина разногласий предположительно лежит в глубокой подозрительности Сталина, питающего недоверие и злобу ко всему окружающему его капиталистическому миру… Молотов (не еврей) считается наиболее близким другом и ближайшим соратником Сталина».

Советник немецкого посольства в Москве Густав Хильгер, считавшийся лучшим знатоком России, получил указание немедленно отправиться в Берлин и явиться лично к министру иностранных дел Иоахиму фон Риббентропу, недавнему послу в Англии. Претенциозный и велеречивый Риббентроп объяснил Хильгеру, что его желает видеть сам фюрер. На спецпоезде министра они отправились в резиденцию фюрера в Бергхофе. Гитлер задал Хильгеру два вопроса: почему отправлен в отставку Литвинов и готов ли Сталин при определенных условиях установить взаимопонимание с Германией?

Хильгер был поражен, что ни Гитлер, ни Риббентроп даже не подозревали о мартовской речи Сталина, в которой он столь определенно выразил желание установить новые отношения с Германией. Хильгеру пришлось дважды перечитать вслух этот абзац из речи Сталина.

Через десять дней немецкое посольство в Советском Союзе получило указание возобновить переговоры о новом торговом соглашении.

Но ни Берлин, ни Москва никак не могли решиться на откровенный разговор о политическом сближении. Наступило время хитрого дипломатического маневрирования. В первых числах июня немецкий посол Шуленбург писал статс-секретарю МИД Эрнсту фон Вайцзеккеру: «Мне показалось, что в Берлине создалось впечатление, что господин Молотов в беседе со мной отклонил германо-советское урегулирование. Я не могу понять, что привело Берлин к подобному выводу. На самом деле фактом является то, что господин Молотов почти что призывал нас к политическому диалогу».

В конце июля занимавшийся в немецком МИД внешнеэкономическими вопросами Карл Шнурре пригласил советского поверенного в делах Георгия Александровича Астахова на обед и прямо сказал:

— Что может вам предложить Англия? Участие в войне в Европе и враждебное отношение Германии. А что можем предложить мы? Нейтралитет, а если Москва захочет — взаимопонимание, основанное на взаимной выгоде.

Шнурре добавил:

— Во всем регионе от Балтийского моря до Черного моря и Дальнего Востока нет неразрешимых проблем между нашими странами. Более того, есть общий момент в идеологии Германии и Советского Союза — это противостояние капиталистическим демократиям. Поэтому нам кажется противоестественным, чтобы социалистическое государство вставало на сторону западных демократий.

Георгий Астахов обратил внимание на то, что национал-социализм считает Советский Союз враждебным государством. Но почему? Карл Шнурре пустился в долгие объяснения:

— Это было следствием борьбы национал-социализма против немецкого коммунизма, который получал поддержку от Коминтерна. Но борьба уже закончилась. Коммунизм в Германии искоренен. Изменилась и советская политика. Линия Коминтерна осталась в прошлом. Слияние большевизма с национальной историей России, выражающееся в прославлении великих русских людей и подвигов, изменило интернациональный характер большевизма. Особенно с тех пор, как Сталин отложил на неопределенный срок мировую революцию.