— Мне очень жаль, — говорю я, не зная толком, как выразить свое сочувствие по поводу утраты способности вырабатывать феромоны. Вряд ли существует стандартная форма.

— Ничего страшного, — небрежно машет он рукой. — Единственное, следует остерегаться динов, думающих, что я тот, кем я не являюсь.

— Конечно, конечно… — И теперь, когда мы на более короткой ноге… — Офицер… Дон… Офицер Дон, насчет моей скорости, я очень сожалею, что…

— Забудь об этом, — говорит он и в клочья рвет квитанцию. Новоиспеченные конфетти падают на землю, однако я сомневаюсь, чтобы он в обозримом будущем оштрафовал себя за нарушение чистоты.

— Спасибо. — Я пожимаю и благодарно покачиваю его руку. — Я так торопился на заседание Совета, что…

— Как-как, на заседание Совета?

— В Долине. Я опаздываю.

— Намного?

— Примерно на день плюс минус пара минут.

— Ну, дела! — вопит он. — Так мы тебе эскорт выделим!

Действительно, через пятнадцать минут я подъезжаю к нелепому загородному дому Харольда Джонсона в Бёрбанке в сопровождении трех патрульных машин и двух мотоциклетных расчетов. Незабываемое ощущение — брать улицы штурмом под рев сирен и блеск мигалок, и я начинаю понимать, к каким неприятным последствиям способен привести столь мощный выброс адреналина. Я готов крушить головы направо и налево, хотя вокруг не видно ни одного настоящего преступника.

Я благодарю полицейских, динов всех до единого, и прощаюсь, лавируя по булыжной дорожке, ведущей к парадному подъезду Джонсона. Должно быть, под ковриком у двери спрятана сигнальная плата, поскольку задолго до того, как моя рука дотягивается до звонка, напротив возникает испуганная миссис Джонсон; все ее пять футов четыре дюйма роста при двухстах пятидесяти фунтах веса хлюпают под оболочкой, созданной никак не более чем для восьмидесятой части этих габаритов. Ей необходимо новое облачение, причем как можно скорее — еще одно пирожное, и нынешняя личина лопнет по всем швам. Руки у нее дрожат в смятении, тревожные взгляды перепрыгивают с улицы на двор и в прихожую.

— Уходите, — жалобно просит она. — Харольду это совсем не понравится.

— Ему и не должно нравиться. Просто скажите, что я здесь.

Она оглядывается на дверь, ведущую в подвал. Даже отсюда я различаю беспрестанный гул, оживляемый криками.

— Пожалуйста, — хнычет она. — Он так на меня сердится.

Я кладу руку на плечо миссис Джонсон и чувствую, как плоть под хрупкой оболочкой молит выпустить ее на свободу.

— У него нет никаких оснований сердиться на вас…

— А он сердится. Все равно сердится. Вы знаете его характер…

— О, это я знаю. Но мне нужно, чтобы вы спустились и привели его сюда.

Новый взгляд в сторону двери, как будто она боится самой деревяшки.

— Почему бы вам самому не спуститься? Уверена, что все они очень обрадуются.

— Если я спущусь туда без доклада, они набросятся на меня, прежде чем вы успеете произнести слово «травматология», и в результате останетесь с мертвым Раптором на руках. Вы этого хотите, миссис Джонсон?

Она нерешительно поворачивается и медленно, словно приговоренный к электрическому стулу, плетется ко входу в подземелье. Миссис Джонсон скрывается в подвале. Я жду в дверях.

Грохот, визг, рык, от которого стынет кровь в жилах. Словно долины Серенгети[14]перенесли в подвал к Джонсону. В то время как я разглядываю прихожую, пропитываясь жлобским духом этого жилища, деревянная дверь распахивается, шмякается об стенку, раскалывается пополам, вылетает из петель и падает на линолеум.

— Харольд, я знаю, что ты думаешь… — начинаю я, не успев даже разглядеть в дверном проеме его массивную фигуру, — …но ты должен дать мне шанс — Он без облачения, хвост наизготовку, массивное тело трясется от ярости и омерзения. Ни одно из когда-либо слышанных мною человеческих слов не вылетает из пасти этого Бронтозавра, пока он готовится наброситься на меня, вжав голову в мощные плечи и плотно прижав к бокам передние лапы. Кажется, сейчас у него пар из ноздрей повалит. За его широкой спиной я вижу миссис Джонсон, вылезшую из подвала и улепетывающую на кухню, словно таракан, застигнутый светом.

— Подожди… подожди… я имею полное право здесь находиться, — заявляю я.

— У тебя — нет — никакого — права.

— Я член Совета.

— Ты — был — вычищен. — Мне не нравится его манера нажимать на каждое слово — он никогда не отличался блестящими способностями вести диалог, но угроза в голосе вполне ощутима.

— Да-да, я был вычищен, я видел бумаги, все мы это знаем. Вы вышвырнули меня из Совета, отлично.

— Так убирайся — пока я тебе — хвост в глотку — не запихнул.

Вот тут я извлекаю припрятанного туза:

— Но я не подписывал бумаги.

— И что из этого следует? — спрашивает он, на этот раз без пауз.

— Посмотри правила. Пока я не подпишу бумаги в присутствии хотя бы одного члена Совета, решение не имеет законной силы.

— Хрен тебе законная сила. Джингрича мы выкинули три года назад — ты был при этом, — а он ничего не подписывал.

— Значит, формально он все еще член. Никто больше не вспоминает об этом правиле, но оно существует с незапамятных времен. Давай проверь, я подожду.

Чем и занимаюсь, пока Харольд, ярый поборник соблюдения всех правил, отступает в подвал, чтобы изучить некий загадочный пункт, который, надеюсь, я не из собственной задницы выудил. Через десять минут я слышу на лестнице тяжелые шаги. Тяжелые, медленные — побежденные.

— Пойдем, — бормочет он, едва показавшись над лестницей.

Судя по свисту и гулу неодобрения, четырнадцать южнокалифорнийских представителей сохранившихся видов динозавров приветствуют меня далеко не с распростертыми объятиями. Все они гордо прохаживаются по подвалу, полностью лишенные оболочек. Распущенные хвосты шелестят по полу, сталкиваясь друг с другом, и я с удовольствием отмечаю отсутствие на стенах пятен крови — пока. Харольд поступил разумно, накрыв большими кусками полиэтилена диваны, стулья и низкие столики, дабы защитить свою мебель от пятен, если разыграются страсти. А на собраниях Совета они, рано или поздно, всегда разыгрываются.

Здесь Парсонс, Стегозавр, счетовод маленькой фирмы в деловом центре, и Зелигман, депутат от Аллозавров, преуспевающий голливудский адвокат. Оберст, Игуанодон, зубной врач, косится на меня злобным взглядом, а Курцбан, Т-Рекс, какой-то там профессор по эволюционной психологии в Лос-Анджелесском отделении Калифорнийского университета, предпочитает вовсе игнорировать мое присутствие. Но не все здесь ходят на работу: миссис Ниссенберг, чье имя я никогда не мог запомнить, из Колеофизисов, — домохозяйка и превосходная портниха, а Рафаэль Колон, Хадрозавр, — неисправимый бездельник, считающий себя артистом, потому что играл крошечные роли в сериале «Полиция Майами», когда им требовались замызганные жулики. И разумеется, без Компи Совет будет неполным, так что не обошлось без Хандельмана, представителя Прокомпсогнатов, который делает общую картину еще более удручающей.