Дочь Баруке, добавив масла в лампу и подбросив дров в очаг, удалилась. И пока дон Карлос наливал себе еще бокал вина, Сиприано собрался с духом, чтобы спросить:

— А… А мне, мне ваша милость может сказать, на чем основаны ваши убеждения? Мне недостает просвещенности и святости преподобного дона Каррансы.

Преображение дона Карлоса завершилось. С него полностью слетела беззаботность, поразившая Сиприано в момент их встречи на дороге, и, несмотря на приятность его лица, на короткие золотистые кудри, он больше походил теперь на церковника, готовящегося читать проповедь, а не на кабальеро. Его светлые глаза были теперь устремлены на маленькие волосатые руки Сиприано:

— Не хочу вас утомлять, — сказал он с покровительственным видом. — Но, по моему мнению, есть три веских довода в пользу того, что чистилища не существует…

Дон Карлос прервал свои рассуждения, и Сиприано, опасаясь, что он так ничего и не объяснит, придвинулся поближе:

— Я вас слушаю, — сказал он нетерпеливо и настойчиво.

Дон Карлос впился взглядом в его лицо и продолжил свою мысль:

— Во-первых, согласившись с тем, что чистилища нет, мы признаем, что милосердию Христа нет предела. Добавьте к этому, ваша милость, что ни евангелисты, ни святой Павел в своих писаниях нигде о чистилище не упоминают. Наконец, и для меня это самое главное, мы знаем мнение на этот счет дона Бартоломе де Каррансы, святейшего и мудрейшего человека. Неужели вашей милости нужны другие доказательства?

Сиприано Сальседо часто заморгал — словно ослепленный ярким светом. На него давила какая-то сверхъестественная сила, как бы исходившая от этого человека. Его доводы убеждали Сиприано — все три, в особенности, второй. Почему евангелисты нигде не упоминают чистилища, хотя говорят и о рае, и об аде? Но дон Карлос не оставлял ему времени для размышлений. Он говорил без умолку, вбивал гвоздь все глубже. Чтобы узнать, что представляет собой новая вера, Дон Карлос советовал навестить Касалью, Доктора, поговорить с ним. Нужно посещать тайные собрания, обмениваться впечатлениями с братьями. «И не откладывайте это на завтра! Наши силы невелики, но и не так уж ничтожны. Не засиживайтесь на одном месте! Двигайтесь! Откройте свою душу, не сопротивляйтесь действию благодати. Есть кружки в Вальядолиде, в Торо, в Саморе, во многих других местах». Сиприано спешил взять на заметку его советы, запомнить имена и названия мест, которые были ему рекомендованы. Вдруг дон Карлос изменил направление своей речи и заговорил о Тренто, он там был, и Собор не пробудил в нем больших надежд. Затем он заговорил о Хуане де Вальдесе, умершем несколько лет тому назад, своем истинном наставнике, и так он переходил от одной темы к другой, пока усталость и сон не сморили обоих собеседников.

На следующее утро, спозаранку, они вместе отправились верхом в сторону Вальядолида. Дон Карлос держал путь на Логроньо, в Вильямедиану, где находился его дом. Сальседо впервые восхищался достоинствами чужого коня, которых не находил у своего: Веронец пускался в галоп прямо с шага, минуя рысь, и был способен резко замедлить бег на длине двух корпусов — то, чего он никак не мог добиться от своего Огонька. Это был горячий и хорошо обученный скакун. Дон Карлос рассказал, что купил его в Гранаде и что в нем больше половины арабской крови.

Сиприано застал свою жену на грани нового кризиса. С тех пор, как она перестала быть для него убежищем и приманкой для плоти, Сальседо мечтал только об одном: чтобы его оставили в покое. Он не верил ни словам доктора Галаче, ни срокам, которые Тео соблюдала со строжайшей точностью, хотя — для поддержания мира в семье — делал вид, что верит. Поэтому в каждую из поездок он брал приготовленную женой сумочку с окалиной серебра и стали. Разумеется, сумочка оставалась нетронутой, но Тео этого не замечала. Она верила, что Сиприано следует указаниям доктора с той же убежденностью, с какой делала это сама. Это продлевало жизнь их браку, но на сей раз возвращение Сиприано было омрачено: Теодомира не вышла в прихожую его встречать. Он нашел жену в ее комнате; она сидела, уйдя в себя, уставясь в окно невидящим взглядом. Она машинально ответила на его поцелуй в щеку, но сделала это с таким безразличием, что Сиприано задался вопросом, что же ожидает его этим утром. Преждепричиной бывали или Упрямец, или его холодность, или, наконец, бесплодие, но теперь было очевидно, что ее отчужденность значит что-то другое. Она пошла за ним в спальню, где он переоделся. Сиприано еще не привык к новым коврам, занавесям, балдахину. Они его угнетали. Неожиданно Тео изрекла властным тоном:

— Послушай, Сиприано, ведь обычай спать вместе, в одной кровати, — это свинство.

— Свинство? Но именно это делают все супруги, не так ли?

Она мало-помалу наливалась краской.

— Тебе и вправду кажется нормальным, что девять часов из двадцати четырех мы проводим вместе, смешивая наш пот, наше дыхание, все время обнюхивая друг друга, как две собаки?

— Ладно, — тут же согласился супруг, — возможно, ты права. Вероятно, стоит поставить здесь вторую кровать.

Крупная фигура Тео с легкостью передвигалась по комнате. Она схватилась за одну из стоек кровати и резко дернула ее. Балдахин затрясся.

— Две кровати здесь? — спросила она разъяренно. — И это единственное, что пришло тебе в голову, после того, как я выбивалась из сил, чтобы придать спальне приличный вид? Все испортить второй кроватью? Все испортить! Воистину, предложение великого человека!

Тео, когда ее несло, подобно снежной лавине, набирала все большую и большую силу. Сиприано заколебался: стоит ли настаивать на своем предложении или отступить? Он понимал, что, согласись он с ней без борьбы, и первоначальный повод раздора, в общем-то, пустячный, может перерасти в чреватое взрывом столкновение двух «я». А если он станет сопротивляться, может случиться, что ожесточение жены, нарастая на глазах, заставит ее перейти от слов к поступкам. Сиприано не мог забыть, как в кризисный момент перед визитом к доктору Галаче, Тео, лежа в постели, начала ему угрожать и даже схватила за горло своими сильными белыми руками. С этой поры он стал относиться к жене не без опаски. Именно так и повел он себя этим утром, узнав о своем изгнании: не соглашаться на все с закрытыми глазами и не отвергать решительно, но ждать, пока все образуется само собой. Он попытался смягчить ее ласковыми словами, но она была неукротима. Ссора утихла лишь тогда, когда Тео повела его в смежный чуланчик, который она приспособила ему вместо спальни:

— Как тебе нравится? Мы с Крисантой приготовили его для тебя.

Сиприано уныло смотрел на маленькое оконце, на диванчик в углу возле сундука, который отныне будет служить ему ночным столиком и на котором стоял серебряный подсвечник. Узкая циновка вместо коврика, сосновый шкаф, два кожаных стула и вешалка для одежды составляли всю обстановку. Сиприано подумал, что его изгнали из рая, но в то же время проблема решалась немедленно. Он сдался:

— Все хорошо, — сказал он, — этого достаточно. В конце концов, роскошь в спальне ни к чему.

Тео улыбнулась. Сиприано сумел оценить ее усилия. Она подвела его к двери алькова. Справа от дверной рамы к стене был прикреплен листок бумаги, на котором она записала своего рода календарь. Четыре дня воздержания, рекомендованные доктором Галаче, были обведены красным. Она улыбнулась не без лукавства: