каждая порция мороженого со вкусом клубничного чизкейка будет стойко напоминать ей об этом разговоре.

— Это здорово, детка, но я имел в виду поговорить по-настоящему.

— Мне есть с кем поговорить по-настоящему. Ист. Я говорю с Истом.

Как только эти слова слетают с ее губ, в голове раздается голос Нины: Лео, ты идиотка?

— Вот как? — Теперь отец удивлен всерьез. — И когда же ты с ним говорила?

Лео пытается выиграть время, зачерпывая полную ложку мороженого.

— На днях, вечером. Перед началом учебного года. Ты что, злишься?

— Нет, что ты. Просто я не знал, что вы с ним…

— Все совсем не так! — Лео чувствует, что начинает краснеть, вспоминает пахнущую чистотой рубашку Иста. После похорон она выбросила свое платье. А Ист, он выбросил рубашку — ту, что вся промокла от ее слез? — Боже, пап. Между нами и близко ничего такого. Он мой друг, он — парень… был парнем Нины.

— Ли, я сейчас о другом. — Этот его покровительственно-заботливый тон неизменно приводил Нину в тихое бешенство, однако на Лео он действует, ее смущение проходит. — Я просто не знал, что вы общаетесь. Все в порядке, я рад, что вам есть о чем поговорить.

Лео тоже рада. Только ты понимаешь.

— Ну, если захочешь поговорить еще с кем-нибудь, кроме Иста и мистера Носка, дай знать, ладно? — Отец набирает полную грудь воздуха. — И еще. Мы со Стефани хотели предложить тебе пожить у нас и…

— Нет. — Лео сама не ожидала от себя такой резкости. — Нет. Я должна быть с мамой.

— Ли, милая…

— Пап, причина не только в маме. — Лео колеблется, подтаявшее мороженое переливается через край стаканчика и капает ей на руку. Глядя на капли, Лео старается подобрать правильные слова. По этой части всегда была хороша Нина — она-то умела вставить нужную фразу в нужное время. А Лео вообще не разговаривала до двух лет. А зачем? За нее прекрасно говорила четырехлетняя Нина. — Нина не в твоем доме, — тихо произносит она. — А в мамином. Я должна быть там, где Нина. Где она была. Без разницы.

Взгляд отца темнеет, наливается печалью, совсем как у мамы, когда ведущие шоу о домашнем ремонте показывают радостной семье их обновленное жилище, и Лео сразу становится паршиво.

— Прости, — говорит она. — Я, кажется, испачкала мороженым все сиденье.

— Ничего страшного, — отмахивается отец, но все-таки протягивает ей салфетку. — И… я тебя понимаю, правда. — К тому времени, когда он решается продолжить, в очереди перед ними успевают обслужить две легковушки и один минивэн. — Просто… — Он прокашливается, Лео поглядывает на него искоса, словно посмотреть отцу в глаза ей не хватает мужества. Если только он сейчас скажет, что ему одиноко, что она ему нужна, она сломается под грузом его тоски. Ей бы очки, такие, в которых они наблюдали прошлое солнечное затмение, средство защиты от слепящей боли раскаленного добела чужого горя. — Просто я не хочу, чтобы ты думала… — он снова прочищает горло, — что я не горюю. Я думаю о Нине каждый день, каждую минуту. Иногда мне даже кажется, что я ее слышу, представляешь? — Лео представляет. — Знаешь, когда она родилась, я сам не мог поверить, насколько мне повезло, а теперь понимаю, что мне действительно повезло быть с ней так долго. — По щеке отца ползет слезинка, и Лео возвращает ему липкую салфетку. Им причиталось больше везения.

— Все нормально, пап, — тихо говорит Лео. — Просто мы горюем по-разному. Здесь нет понятия «правильно» или «неправильно».

Отец смотрит на нее так, точно она вдруг заговорила на латыни, потом тянется к ней и заключает в объятья.

— Когда это ты успела стать умнее меня? — шепчет он Лео в волосы. Так он обычно шутил, когда Нина выходила победителем в споре насчет времени отхода ко сну, ключей от машины или покупки новой одежды, и все же для Лео эта шутка звучит знакомо и уютно.

Мороженое в протекшем стаканчике капает на пол. Пятно останется на обивке до тех пор, пока машина не рассыплется от старости.

★

Вечером, когда Лео возвращается домой, мама лежит на диване и смотрит телевизор. Она переоделась в другие спортивные штаны, однако, свернувшись калачиком рядом с ней, Лео замечает, что голову мама так и не вымыла.

— Как там отец и Стеф? — осведомляется она, не отрывая глаз от экрана.

— Нормально. Я забрала с собой остатки ужина. Поешь, если хочешь.

— А, да, спасибо.

— Спагетти с фрикадельками.

— Отлично.

Лео подтягивает коленки к груди. В доме темно, лишь тускло светится плоский голубой экран телевизора. На нем муж и жена с завязанными глазами, держась за руки, стоят перед своим отремонтированным домом и радостно попискивают в предвкушении сюрприза.

— Папа считает, что мне нужно с кем-то поговорить, — вполголоса сообщает Лео.

— Хм. — Выждав, пока хозяевам откроется волнующая картина, мама спрашивает: — А ты что думаешь?

Лео склоняет голову маме на плечо и ждет, что та положит руку ей на колено или обнимет за плечи. Когда этого не происходит, Лео слегка ерзает.

— Да наверное, особо и не о чем говорить. — Мама в ответ лишь кивает, отчего голова Лео слегка подпрыгивает, будто в знак согласия. Супруги в телевизоре визжат от восторга и обнимаются со всей командой. — Мне не нравится цвет краски, — высказывает мнение Лео.

— Мне тоже. Послушай-ка, — мама все-таки накрывает ладонью ее коленку, и в груди Лео что-то разжимается, — тебе не попадался на глаза Нинин мобильник? Никак его не найду.

— В последнее время нет. — С формальной точки зрения Лео не лжет.

— Знаю, надо отключить оплату ее номера, — едва слышно говорит мама, и Лео прекрасно понимает, что она обращается уже не к ней, — но я просто не могу. Рука не поднимается что-то делать с ее вещами.

Лео теснее прижимается к маме.

— Что это за цветы? Вон те, у парадной двери? Красивые.

— Многолетники. — Мамин голос напрягается: — Это значит, они цветут вечно.

4 сентября. 18 дней после аварии