— Послушайте, раз вы тут живете, — начал он, стараясь не заискивать, — не подскажете ли, как добраться до Боголюбовки? Шел на станцию, да слегка заплутал, а время уже позднее, не могу сориентироваться.

Мимолетная улыбка незнакомца показалась Суханову неприятно знакомой.

— Всем бы нам так плутать, — отозвался он. — Это она самая и есть, Боголюбовка. А на станцию — под горку, за пару минут дойдешь. Только смысла нет торопиться, до завтра поездов не будет. Гляди, места у меня хватит… Остался бы, а?

Но Суханов уже спешил вниз по тропинке.

— Я… Толя! Меня Толей зовут! — догнал его бестелесный голос из гулкого сумрака. — Может, еще наведаешься? Я завсегда…

Остальное унесла ночь. Не останавливаясь, Анатолий Павлович бормотал себе под нос:

— Мой ангел-хранитель, не иначе. И как вовремя — мне как никогда понадобилась рука Провидения!

И он даже попытался улыбнуться своей незатейливой шутке, но, устремляясь к тусклым огням деревни, совершенно явно разбросанным перед ним в потемках, он старался не думать о том, почему не углядел их раньше и как мог не узнать боголюбовскую церковь, которую видел десятки раз из окна персонального автомобиля по пути на дачу. А еще настойчивее он гнал от себя мысли о кусочках штукатурки, подозрительно напоминавших обломки фрески, которые — он успел мельком заметить — застряли в бороде его безумного тезки, одиноко живущего в покинутом доме Господнем.

Стрелки часов Суханова замерли на тринадцати минутах одиннадцатого, но он чувствовал, что ночь уже вступила в ту зябкую, призрачную пору мимолетной невесомости, что стелется дымкой от самых глубоких, самых безмолвных часов тьмы до первого робкого вторжения света. Впрочем, точное время суток не имело никакого значения: важно было то, что поезд все-таки прибыл. Дрожащий от изнеможения, стиснутый на неудобной скамье между древним стариком, который спал разинув рот, и дородной женщиной, шумно потрошившей газетный сверток со зловонной снедью, Суханов клевал носом под стук колес, то и дело погружаясь в дремоту. Закрывая глаза, он всякий раз видел убогую станцию, которая за томительные часы ожидания неизгладимо врезалась ему в память: рельсы, блестящие в свете мигающего фонаря; замусоренный перрон — почти безлюдный, за исключением нескольких бесформенных фигур, развалившихся в полумраке, среди тюков и корзин; налетающая с ветром вонь мочи; заколоченное окошко кассы с приклеенной ниже небрежной запиской, на которую он долго глядел с унылым прищуром, но сумел разобрать лишь «кроме вторника» и «…проследует без остановок».

В первые полчаса ожидания он нервно расхаживал по платформе. Затем остановился и стал пристально смотреть на пути, снова и снова рисуя в воображении появляющийся из темноты поезд, словно пытаясь таким способом ускорить его прибытие. Еще через полчаса, чувствуя, как усталость берет свое, он брезгливо опустился на собственную сумку и незаметно позволил себе уснуть.

Ему приснился поразительно яркий сон. Во сне, сообразив, что поезд не придет никогда, он прервал свое никчемное бдение и побрел, спотыкаясь во мраке ночи, обратно к разрушенной церкви. Там теперь было пусто, и воздух казался свежее; бледные фрески все так же мягко плыли над стенами. С удивительно легким сердцем, почти счастливый, он расчистил от щебенки и тюков дальний угол, вытащил из сумки пальто, завернулся в него, прилег и погрузился в блаженный, успокоительный сон, пока вокруг не началась какая-то суматоха и его не похлопали по плечу. Он нехотя поднял голову — и увидел грязную платформу, мерцающий над пустыми путями фонарь, слоняющиеся смутные фигуры. Во рту пересохло, руки окоченели от холода; видимо, спал он довольно долго, может, даже не один час. Над ним склонялся мужчина в фетровой шляпе; скудный свет не позволял разглядеть его черты — перед Сухановым лишь слабо поблескивали стекла очков и подрагивала русая бородка.

— Всего пять минут осталось, — настойчиво твердил незнакомец, — а без билета никак нельзя!

Суханов сел и растерянно заморгал. Мужчина указывал на небольшое строение за железнодорожным полотном и взволнованно повторял, что другого поезда не будет и надо срочно бежать вон туда, в кассу, а уж за сумкой он, так и быть, присмотрит… Когда до Суханова наконец дошел смысл этих слов, он вскочил, несвязно поблагодарил любезного незнакомца и, с трудом переставляя одеревеневшие со сна ноги, поспешно захромал в указанном направлении. Дальше минуты летели так стремительно и полнились такой нелепостью, что он едва не принял их за продолжение сновидения. Пути цепляли его за подошвы осколками бутылочного стекла и обрезками колючей проволоки; деревня при его задыхающемся приближении развалилась на безобразную неразбериху сараев, бельевых веревок и покосившихся заборов; он споткнулся об огромный мешок, брошенный посреди дороги, и едва не вскрикнул, когда мешок вдруг разразился пьяной бранью. Распахнув наконец дверь постройки, указанной ему человеком в шляпе, он приготовился увидеть освещенное помещение, щербатый прилавок, неприветливую кассиршу в билетном окошке, которая скажет: «Один до Москвы — четыре рубля три копейки», но вместо этого окунулся в темноту, удушливое тепло, запах навоза и шорох какой-то сонной возни. Что-то мягкое с квохтаньем рвануло у него из-под ног, над головой яростно захлопали бесчисленные крылья, и, прежде чем он смог разобраться, что к чему, резкий гудок приближающегося поезда пропорол ночь у него за спиной.

Чертыхаясь, он развернулся и бросился к платформе, преследуемый гневным кудахтаньем. Он все еще карабкался через рельсы, когда среди нарастающего лязга его ослепила пара ярких огней. На один безумный миг он замер лицом к свету, почти уверовав, что минувший вечер, минувший день — по правде, вся минувшая неделя — были, в сущности, не чем иным, как бессвязным кошмаром и что этот огненный грохот, с такой неумолимостью летящий прямо на него, несет с собой сладостную надежду на пробуждение. Но миг миновал, и он последним усилием перемахнул через пути, помчался вверх по ступеням и, со зловеще бухающим сердцем, выскочил на перрон, где его обдало мощным порывом воздуха, оглушило визгом тормозов, оцарапало ленивым скрипом дверей и подхватило напористой, бесцеремонной, неудержимой толпой, в которую непонятным образом превратилась горстка бесплотных теней… Он пытался пробиться сквозь это людское скопище в поисках человека, обещавшего присмотреть за его сумкой, когда нахлынувшая волна тел, корзин, тюков, ведер окончательно затопила всю платформу и насильно потащила его с собой. Последовал еще один гудок, под ногами у него дрогнуло, и его швырнуло в тесный, душный тамбур.

Поезд тронулся.

Даже в этот неурочный час в вагоне было не повернуться. Едва обретя равновесие, он стал проталкиваться дальше, то и дело привставая на цыпочки в надежде углядеть старомодную шляпу и соломенную бороду. Но незнакомца нигде не было видно, и вскоре Суханова начал одолевать назойливый рой сомнений: каковы же часы работы железнодорожной кассы, как его занесло в курятник, почему до сих пор никто не спросил у него билет… И когда наконец он понял, что случилось, истина оказалась простой, как большинство истин. Его обманули: сумка пропала.