– Именно так, – горячо подтвердил Траффорд. – Когда мы обучим этих людей нашему паролю, «ниврад», они увидят, как их много, и это придаст им мужества! Мне кажется, после начала почтовых рассылок нам нужно попробовать назначить место и время и посмотреть, явится ли туда кто-нибудь. Если в наших психологических расчетах нет ошибки, скоро мы сможем собрать достаточно народу, чтобы принять новый Закон Уэмбли!

Это был ошеломительный вывод, и на несколько секунд в комнате воцарилось молчание.

– Ладно, – промолвила профессор Тейлор. – Наверное, это и впрямь возможно. Пока революция не начата, она обычно кажется безнадежной. За год до русской революции Ленин был изгнанником-маргиналом с маленькой кучкой сторонников. Даже христианство превратилось из подпольного культа в официальную религию Римской империи всего за одно-два поколения.

– Вы совершенно правы! – с азартом сказал Траффорд. – И я уверен, что в наших руках отличное орудие, с помощью которого мы можем начать революцию! Мы разошлем наши письма накануне следующего Фестиваля Веры – того, где Храм собирается продемонстрировать зрителям мою дочь как доказательство милосердия Любви.

Потом Траффорд изложил членам Сената свой план, который уже обрисовал в общих чертах Сандре Ди.

– Я намерен объявить, что Мармеладка Кейтлин прошла вакцинацию, но прежде я заведу толпу, чтобы она скандировала «ниврад». На моей футболке тоже будет написано это слово. Миллионы людей, получивших наши письма, узнают в нем наш пароль! К тому времени многие из них уже прочтут нашу статью о теории эволюции – и тут увидят человека с именем ее создателя на груди и услышат от этого человека, что спасать детей может не религия, а наука, только Храм запрещает ей это делать. У нас никогда больше не будет шанса на такое убедительное начало.

Члены Совета явно нервничали. Траффорд понимал их беспокойство: движение гуманистов так долго было камерным, что идея придать ему подобный размах не могла не показаться опасной.

– Уж очень это рискованно, – осторожно заметил Ньюбери.

– Знаете что, Ньюбери, – сказал Кассий, – после самого Траффорда я второй, для кого этот план несет наибольшую угрозу, и я лично считаю, что он гениален.

– Поверьте мне, народ уже созрел! – воскликнул Траффорд. – Терпение людей на пределе! Это показывают результаты наших поисков. Бомба с часовым механизмом заведена, и мы можем взорвать ее, не оставив от Храма камня на камне.

Траффорд убедил Сенат в эффективности своего плана, и его переполняла радость. Теперь ему нужно было подготовить свой выход на сцену в Уэмбли. Всю речь следовало продумать до мельчайших подробностей и построить по единственно возможной схеме: невинное начало, постепенное развитие и такой неожиданный «гром среди ясного неба», что, когда люди осознают смысл сказанного, старейшинам Храма уже поздно будет что-либо предпринимать. Самым важным должен был стать тот миг, когда публика узнает об истинной причине крепкого здоровья Мармеладки Кейтлин, – от этого ключевого момента зависел успех всего замысла.

Однако, как это ни печально, Траффорду так и не пришлось объяснять народу, почему его дочь уцелела, ибо на следующее утро после его встречи с Сенатом гуманистов у бедной малышки начались сильный понос и рвота. Видимо, что-то попало в питьевую воду, и в Башнях Вдохновения разразилась эпидемия холеры-плюс. Все болели тяжело, но умер только один обитатель комплекса – тот самый единственный младенец, которому удалось пережить предыдущие напасти. В конце концов оказалось, что Мармеладка Кейтлин – вовсе не чудо-ребенок.

Храм тут же постарался снизить урон, нанесенный этим событием его репутации. В течение первых же суток после смерти Кейтлин с городских улиц и из виртуального пространства исчезли все следы кампании «Чудеса бывают!». О трагедии даже не сообщили в новостях. Теперь, когда Кейтлин умерла, все вдруг повели себя так, словно ее никогда и не было на свете.

Нежданная гибель дочери так ошеломила Траффорда с Чанторией, что поначалу они не заметили, как радикально изменилось их положение в обществе. Оцепеневшие от горя, они сидели у себя в квартире, пытаясь хоть немного привыкнуть к пустой кроватке, детским вещам и игрушкам, в которые уже никто не будет играть. Если они и обратили внимание на то, что к ним не приходят в гости и не заглядывают через интернет, то приписали это робости соседей и их нежеланию бередить душевные раны только что осиротевших родителей.

На четвертый день Чантория вышла из дома. Ее мучения не ослабели, а лишь возросли, и она решила посетить отца Бейли. Уж он-то должен найти слова утешения, помочь ей перенести утрату! Но женщине, которой еще на прошлой неделе было дозволено умащать ноги исповедника благовонными маслами, теперь не удалось пройти дальше парадной двери. Слуга, прежде встречавший Чанторию раболепными поклонами и расшаркиваниями, теперь грубо заявил ей, что Любовь ее больше не любит, а если она хочет видеть отца Бейли, то может явиться для этого на публичную исповедь, как все прочие жители района. Более того: пусть зарубит себе на носу, что без особого приглашения ей строжайше запрещено даже приближаться к сей святой обители.

Отцу Бейли было досадно вспоминать о Чантории. Он превозносил ее с кафедры, и теперь это могло подорвать доверие, которое питали к нему прихожане. Из-за нее они поняли, что их исповедник тоже способен ошибаться, и он больше не желал иметь с ней никакого дела.

Понурившись, Чантория побрела восвояси. По дороге ее узнавали: люди ухмылялись, шептались и показывали на нее пальцами. Иногда она слышала за спиной смешки.

На лестнице, ведущей в Башни Вдохновения, ей встретилась Незабудка.

– Значит, померла твоя Кейтлин? – бесцеремонно спросила она, даже не поздоровавшись. – Стало быть, теперь у тебя навалом свободного времени! Может, сбегаешь для меня кое-куда?

Еще не успевшая прийти в себя после семейной трагедии, Чантория не сразу осознала, сколько враждебности породил краткий период ее пребывания в роли фаворитки Храма. Но ведь Незабудка – ее лучшая подруга! Не станет же она вести себя как все остальные?

– Теперь у нас дома так одиноко, – слабым голосом сказала Чантория.

– Да неужто? – откликнулась Незабудка с ядовитым сарказмом.

– Мы с Траффордом не знаем, о чем говорить друг с другом.

– Ну, он же всегда был немножко идиотом, верно?

– Может, заглянешь ко мне на чашечку кофе или на бокал вина? Честное слово, не знаю, как я все это переживу.

– На чашечку кофе или на бокал вина? – холодно повторила Незабудка.

– Ну да, и вообще.

Незабудка приблизила свое лицо вплотную к лицу Чантории и словно выплюнула ответ.

– Слушай меня внимательно, наглая сучка, – прошипела она. – Ты тут выдрючивалась как могла, когда изображала из себя Божью любимицу, так?

– Нет! Нет, что ты! – запротестовала Чантория.

– Не нет, а да. Все соседи только и знали, что прыгать перед тобой на задних лапках. А теперь оказалось, что ты ничем не лучше других! Богу-и-Любви до тебя столько же дела, сколько до куска дерьма. И до твоего отродья тоже, до твоей паршивой дочки! Потому что она померла, верно? Точно так же, как и все наши дети. Только никто из нас, по крайней мере, не ходил и не вдалбливал всем вокруг, что его ребеночек ангел. Никто из нас не считал себя Богородицей, а своего ребенка – самим Иисусом Христом. Нет! Но ты! Ты, Чантория, и твоя жалкая малявка Кейтлин – вы были избранные, так? Но теперь шабаш, детка. И придется тебе с этим смириться.