Периодически у меня возникало подозрение, не занимается ли Филдинг промоушном заодно и в другом смысле. Но реплики его были, как правило, весьма лаконичными: «Вот ее телефон, Проныра» или «Джон, ты ей понравился», или «А вот к этой присмотрись получше».

— А как все-таки тебе Дорис? — поинтересовался я в редкий момент затишья.

— Дорис? Никак, она же лесбиянка. Сам знаешь.

— Ну и где же этот ее хваленый сценарий?

— Терпение, Проныра, терпение. Сохраняй ледяное спокойствие. Да, кстати, сегодня тебе надо встретиться с Гопстером и кое-что с ним обсудить. Предупреждаю, задачка не из легких.

— Какая еще задачка?

Он объяснил.

— О нет, — сказал я. — Только не это. Сам обсуждай.

— Проныра, тебя он уважает. Ты для него авторитет.

— Этого еще не хватало, — отозвался я. Но дверь уже хлопнула, и к нам летела очередная секс-бомбочка, а после всего выпитого, после такого обилия впечатлений я был не в лучшей форме, чтобы спорить.

Так что, как видите, последние несколько дней мне было не до чтения. Сплошные пробы.

«Мистер Джонс, хозяин Господского двора, запер на ночь курятники, — прочел я, — но забыл закрыть лазы, потому что был сильно пьян...» Я так до сих пор и не выяснил, что это за лазы. Я специально спрашивал. Филдинг не в курсе. Феликс не в курсе. Словарь и тот не в курсе. А вы?

— Привет, — услышал я из-за спины и обернулся.

— Пошел ты, — бросил я и отвернулся.

Я захлопнул книжку и огляделся. Скажем прямо, это не самое подходящее место, чтобы светиться с книжкой — бар для голубых качков, глубоченный подвал где-то под обугленными восточными двадцатыми. Настолько глубокий, что кажется перевернутым небоскребом. Может быть, когда-нибудь весь Манхэттен станет таким же — короскребы, ядроскребы, сто подземных этажей. Отдельные ньюйоркцы, из сравнительно неприхотливых, уже обосновались в канализации, в заброшенных тоннелях метро. Деньги загнали их вглубь, опустили так, что дальше некуда,.. В кабаке же меня окружало сплошное безбабье, агрессивно выпяченные челюсти, стрижки под бобрик, экземпляры в коже с головы до ног, будто аквалангисты, или в костюме Адама, во всеоружии щетины, мышц и пота. Единственное, что здесь требовалось, в полумраке и россыпях опилок, это мужское достоинство, прокисший тестостерон.

— Привет, — услышал я из-за спины и обернулся.

— Пошел ты, — бросил я и отвернулся.

В общем-то, это было не самое беспредельное заведение. Подозреваю, среднестатистический манхэттенский гомик вполне мог бы заскочить сюда опрокинуть последнюю рюмочку белого вина по пути на казематное свидание или смертоубийственное рандеву в «Ватерклозете» или «Бремени и стремени». Здесь же царил полумрак, поиск на ощупь, шепоты, темные силуэты. Которые не внушают ни трепета, ни угрозы, настолько поглощены созерцанием радара, отслеживающего динамику аппетитов, что привели их сюда.

— Привет, — услышал я из-за спины и обернулся.

— Пошел ты, — бросил я и наконец присмотрелся. — Ой, привет. Я очень извиняюсь. Как дела?

— Дела замечательно. А как вам это заведение? Что-то на вас лица нет. Перепугались, что ли? Ладно. Так о чем вы хотели поговорить?

Я набрал полную грудь воздуха — и услышал, как вскипает микроволна вражеского протеста в недрах легких. Он уселся на соседний табурет. Футболка, жилистые бицепсы. Он заказал стакан воды. Из-под крана — не минеральной. Зачем ему эти пузырьки, Гопстеру.

Главное — не забывать, что он очень сложный молодой человек. Он не курит. Не пьет. Не нюхает. Не ест. Не играет в азартные игры. Не матерится. Не живет половой жизнью. Даже не дрочит. Вместо этого он отжимается. Делает стойку на руках. Практикует медитацию и гипноз. Утвердившийся в вере, он занимается благотворительностью — помогает бедным и больным... Да уж, тут мне придется задействовать свои управленческие навыки на полную мощность. Я посмотрел ему в глаза — цепкие, настороженные — и произнес:

— Давид, я хотел поговорить о вашем имени.

— Да? А что с ним такое?

— Боюсь, вы меня совсем возненавидите...

— Куда уж больше.

— Дело в том, — начал я, — что в Англии...

— Язнаю, что вы сейчас скажете. Не стоит труда. Я ждал.

— Вы хотите, чтобы я заменил "а" на "э" — не Давид, а Дэвид. Так вот, не дождетесь. Идите придумайте что-нибудь получше. Ни в коем случае. Ни за что в жизни.

— Да нет, — сказал я, — Давид сойдет. Давид пускай себе остается, в целости и сохранности. Проблема с фамилией.

— С фамилией?

— Да, с фамилией проблема.

— Гопстер?

— Угу.

Вид у него был удивленный. Такого поворота он явно не ожидал. Я заказал очередной скотч и закурил очередную сигарету.

— Дело в том, — сказал я, — что в Англии могут не так подумать.

— А что тут думать? Республиканец и республиканец.

— Верно. Только возникает левое созвучие.

— Какое еще созвучие? Джи-оу-пи, великая старая партия. Они там что, все за демократов?

— Не знаю, не знаю. Все равно возникает левое созвучие.

— Да какое еще созвучие?

Я объяснил. Это оказалось для него сокрушительным ударом.

— Прости, Давид. Честное слово, я не специально. Его юное лицо перекосилось, пошло рябью, в углах глаз прорезались морщинки, как от зубной боли. Почему никто не сказал ему раньше? Наверно, боялись, подумал я и пожал плечами, и допил очередной скотч.

— Сам подумай, — продолжал я, — вот если бы ты работал с английским актером, которого звали бы, ну хоть Урия Урлович, то ты...

— Да черт с ней с Англией. Какое мне дело до Англии?

— Но согласись, что это проблема... А поменять можно и всего чуть-чуть. Как насчет Лобстер?

— Лобстер? Ну хватит. Что это вообще за фамилия, Лобстер?

—А что, полно ведь похожих американских фамилий. Мобстер. Добстер. Тапстер. Капстер. Тостер. Давид Ростер, — на пробу проговорил я. — Или Костер, или Постер, или Состер, или... Достер, или Мос-тер, или...

— Еще одно слово, и я себе уши оторву.

— Или Фостер, — сказал я. — Или Зостер.

Тут я задумался. У меня возникло смутное подозрение, что Зостер тоже может ассоциироваться с чем-то не тем, с чем-то нездоровым.

Гопстер вдруг соскользнул со своего табурета. Схватив меня за галстук, будто для равновесия, он со всей актерской выразительностью принялся буравить взглядом мою переносицу. Продолжалось это долго. Наверно, он пытался меня загипнотизировать, хотя не уверен. Потом одним щелчком здоровенных костяшек он послал свой нетронутый стакан воды скользить по гладкой железной стойке — как в вестерне. Стакан остановился в нескольких дюймах от края, от обрыва.