В город я приехал затемно, вместе с одним улыбчивым парнем. Он был так любезен, что подбросил меня до вокзала, где я угостил его кофе. Попрощавшись с ним, я пошел на перрон ждать, когда приедет Верстов. Сойдя с поезда, тот лишь устало промямлил.

— Надеюсь, ты не сильно злишься за то, что я выдернул тебя из дома?

— Не бери в голову, — я был так вымотан дорогой, что не нашел в себе сил улыбнуться.

Мы взяли такси и поехали ко мне. Добравшись, поели, поговорили немного и легли спать, оставив начатую бутылку вина. А утром, когда я еще спал, Верстов умчался дальше.

К вечеру приехал Егор Анохин и мы просидели до ночи, вспоминая былые годы и старых приятелей.

— А помнишь того парня с дыркой в губе? Волчья пасть, или как ее?

— Заячья губа, — поправил я.

— Как он курил, продев туда сигарету.

— Забавный он был.

Потом, снарядившись бутылкой виски, мы крутились на задворках местной трикотажной фабрики. После, потирая ладони и кутаясь, пошли сквозь ряды дворов, чтобы вытащить из дома Леру Курилову. Уже втроем зашли выпить кофе, но вскоре вернулись ко мне. Лера легла спать, а мы с Анохиным говорили до рассвета. Утром они ушли, а я остался один на один с осознанием, что оказался там, откуда хотел сбежать домой.

Глава 10

Конец ноября выдался холодным. По ночам уже крепчал мороз, но днем по-прежнему светило солнце, как-то мягко, словно пытаясь отсрочить приход зимы. Город все больше пустел и спешил прятаться по домам, подальше от всего, что творилось на улице. В позднее время редко можно было встретить прохожего, лишь парочку запоздавших выпивох.

Егор Анохин пропадал на работе, и я не видел его вот уже пару недель. Сам же сидел в книжном. Гулял ночи напролет, в одиночестве плутая по городу, или ехал к Свиренко и Кат, и мы, рассевшись на кухне, принимались за наши бесконечные разговоры. Совершенно нелепые, которые даже мы сами не воспринимали всерьез. Чаще говорили я и Кат.

— Как дела дома?

— Все по-старому.

— А городок? Расскажи о нем.

— Вы давно уже могли бы приехать и сами все посмотреть.

— Когда-нибудь обязательно съездим.

— Вот что дома иначе — там нет «завтра» и «когда-нибудь».

— Они есть везде, — не согласился Свиренко.

— И везде легко обрывается, только вы об этом не думаете.

— А стоит ли жить с мыслью о смерти? В чем же тогда удовольствие? — не унималась Кат.

— Там люди живут не ради удовольствия.

— Ради чего же?

— Ради пользы.

— Разве в удовольствии нет пользы?

— Польза и есть удовольствие. К тому же, когда их дети будут голодными, что они скажут им? «Простите, но мы всю жизнь танцевали»?

— Но ведь кто-то должен учить их танцевать!

— Им это вряд ли пригодится.

— Невеселая выходит картина, — заключила Кат. — И тебе это кажется нормальным?

— А никому нет дела до того, что я думаю.

— И что же, так будет всегда?

— Нет. Однажды загорятся костры.

— И что тогда?

— Всех в расход.

— Но за что?

— За то, что не хотели видеть в них людей.

— И лишь за это люди должны умирать? — Кат передернула плечами.

— А за что умирали другие?

Так и шли мои дни, тихо и спокойно. Но хорошие времена не могут длиться вечно. Вскоре в мою жизнь ворвалась бессонница, от которой я страдал иногда с тех пор, как вышел из психиатрической лечебницы.

Глава 11

С потерей сна все становится иным. Днем ты живешь обычной жизнью, а ночью остаешься совершенно один и бродишь по всем окрестным барам в надежде скоротать хоть пару часов до рассвета. Но рано или поздно все расходятся, и вот уже не встретишь прохожего, не увидишь света в окне. И не на что больше отвлечься. Остаешься один на один с собой. И лучше бы вам не знать, что таится в глубинах вашего разума. Я ничего не пытался с этим сделать: медикаменты, прогулки, советы друзей — в них не было никакого толка. Помогает лишь время и случай. Бессонница обрушивалась на меня, потом так же внезапно исчезала, а потом все повторялось вновь.

Первые три дня, когда я мог еще спать хотя бы по три часа за ночь, я не обращал на нее внимания. Ходил на работу, ездил к Свиренко и Кат, как обычно, гулял допоздна по городу или сидел в кофейне на соседней улице. Я пытался извлечь хоть какую-то выгоду из тех лишних часов, что на меня свалились. Но вскоре сон пропал вовсе, и я уже больше не мог игнорировать его отсутствие. Дней через пять я начал постепенно терять чувство реальности. С каждым часом усталость наваливалась все сильнее, и казалось, что время замерло в нестерпимом растяжении бодрствования. Я изо всех сил пытался удержать свой рассудок, который ускользал в тени бесконечного дня, и как только мне показалось, что я смогу взять все под контроль, начались самые странные три дня в моей жизни.

Утром, по дороге на работу мне показалось, что я увидел Оксану в толпе, но обернувшись, я так и не смог найти ее взглядом. Тогда я не придал этому особого значения и тут же забыл о случившемся. Но с этого момента лица из прошлого начали преследовать меня повсюду. В тот же вечер я встретил в автобусе мать Артема. Она приехала в город по каким-то делам. Той ночью думать я мог только о нем. Восемь часов в темноте, лежал в постели, а перед глазами — его лицо. Утром мне уже казалось, что я схожу с ума. Когда я шел по лестнице, готов покляться, что меня окрикнул Бабак. От страха у меня задрожали руки. В обед мне неожиданно позвонила Инна, от которой не было вестей уже несколько лет. Поговорили пять минут ни о чем и распрощались, но меня этот звонок окончательно выбил из колеи. Я был доведен до предела. Все происходящее казалось мне сумбурным сном, в реальность которого я не мог поверить. Меня не покидала навязчивая мысль о том, что я живу взаймы, уже давно исчерпав лимит.

Спасение от терзавшего меня наваждения пришло внезапно, откуда я ждал его меньше всего. Следующим вечером мне позвонила Анна Мирош и с пугающей навязчивостью попыталась договориться о встрече. Я не видел ее почти год. Ее муж много пил и как от чумы бежал от любой работы.

— Мне сейчас так тяжело, — говорила