— Осталась минута, — сказала охранник.

— Когда ты увидела — что?

— Ничего.

— Скажи.

— Когда я увидела, что тебе на это наплевать, — тихо сказала она.

— Я поговорю с Лерером, — поспешно сказал Фельзен, не давая ей времени осмыслить только что вырвавшиеся у нее слова.

— Ты что, не понимаешь, Клаус? Ведь это Лерер сунул меня за решетку. Избавился от меня! Я стала препятствием к получению им звания обергруппенфюрера. Единственный, кто может меня отсюда вызволить, — это только сам рейхсфюрер Гиммлер! Так что и не думай даже!

Он сунул ей все оставшиеся у него в кармане плитки, и они исчезли в ее кармане. Она встала, и он поднялся вместе с ней. Она стояла прямо, не шелохнувшись. Он коснулся рукой детского пушка на ее затылке. Голова ее изумленно дернулась, она отпрянула, вывернулась из-под его руки и попятилась.

— Свидание окончено, — объявила охранник.

Твердой походкой Эва прошла к двери и, не оглядываясь, вышла. Больше он ее не видел.

24 июля 1944 года, отель «Ривьера».

Генуя, Северная Италия.

Фельзен лежал в номере с распахнутыми окнами. Солнце заливало комнату. Он был совершенно измучен и дремал, как собака, валяющаяся в пыли на деревенской площади. Рука, державшая папиросу, казалось, весила килограммов двадцать, и поднести ее ко рту стоило больших усилий.

Он трудился не покладая рук шестнадцать месяцев кряду, прервавшись за это время всего один раз. Единственный перерыв он потратил на то, чтобы, слетав в Берлин, увидеть Нойкёльнский завод железнодорожных сцепок совершенно разрушенным после авианалета 24 марта 1944 года. Восстанавливать завод Шпеер не собирался — на месте завода было практически голое место.

Единственное, зачем понадобилось Лереру вызвать его, — наглядно продемонстрировать, что стало со столицей Третьего рейха. С воздуха вид города мало изменился, если не считать поднимавшихся тут и сям столбов дыма. Но когда самолет стал снижаться к аэропорту Темпельхоф, Фельзен увидел, что оставшиеся дома представляют собой лишь остовы без внутренностей и без крыш. Жить в них было невозможно, и берлинцы переселились под землю. Город как бы встал с ног на голову: жизнь внизу, коммуникации наверху.

Он шел мимо руин, рядом с которыми копошились мальчики-пожарные, пытавшиеся хоть как-то совладать с огнем, бушевавшим уже не первые сутки. Путь преграждали разбросанные пожарные шланги и развороченные трамвайные пути; пешеход то и дело попадал в хаос проводов, водопроводных и канализационных труб, перевернутых автобусов и полусгоревших трамвайных вагонов. Передвигаться по городу можно было только пешком. Транспорт не работал: горючего не было.

Фельзен добрался до Принц-Альбрехтштрассе, 8, чтобы задать Отто Графу один-единственный вопрос, который он не хотел задавать по телефону. За ящик «Лаки страйк» Граф сообщил ему, что Эва Брюке умерла 19 января. В тот же день он вылетел из Берлина, думая, что возвращаться туда больше незачем.

Лерер обещал ему, что характер работы изменится, но до конца апреля 1943 года он занимался исключительно контрабандой вольфрама из Португалии. Лишь с начала мая наметились перемены. Первым его заданием стала переправка четырех грузовиков с 4000 килограммов золота от испанской границы в Мадрид, где золото было помещено в Испанский национальный банк. Операция эта была дважды повторена в июне. В июле он впервые с начала операции с вольфрамом положил 3400 килограммов золота в сейфы «Банку де Осеану и Роша». Четыреста восемьдесят килограммов были проданы «Банку де Португал» в обмен на эскудо, остальное переправлено в «Банку Алеман Трансатлантику» в бразильский Сан-Паулу. Затем произошла битва на Курской дуге, а 13 августа 1943 года в Риме он встретился с Лерером.

За три месяца Лерер похудел на десять килограммов. Лицо его теперь было красным от постоянного пребывания на солнце. Они отправились в ресторан, где Лерер с жадностью ел и выпил две бутылки красного вина, прежде чем перейти на граппу. Во время обеда он раза три-четыре, морщась, хватался за живот. Выкурив собственные папиросы, он принялся за папиросы Фельзена.

— Мы потеряли Курск, — сказал он.

— Слышал, — отвечал Фельзен. — В Лиссабоне был траур.

— Значит, война все-таки туда докатилась? — ехидно заметил Лерер.

— Позер застрелился.

— Надеюсь, стрелял он не в голову, — заметил Лерер. — Иначе это было бы бесполезно.

— Ну а с вольфрамом что?

— К черту вольфрам! Вы что, не понимаете, что означает Курск?! — взорвался Лерер. Фельзену пришлось сжать его руку, чтобы успокоить. — А означает он то, что армия наша лишилась передовых танковых частей. С блицкригом покончено. Танки, потерянные под Курском, заменить нечем. Советы запустили новый завод в Челябинске, наши же заводы ежедневно подвергаются бомбовым ударам союзников. Красная армия в тысяче пятистах километрах от Берлина. Не вольфрам нам теперь нужен. Нам поможет лишь чудо, черт его возьми совсем!

— Ну а какое стратегическое сырье нам нужно в таком случае?

— Шпеер начал было игры с ураном для создания какой-то особой бомбы, но вынужден был прекратить их.

— Значит, и с вольфрамом покончено?

— Для вас — во всяком случае. Абрантеш может продолжить поставки. А вашей задачей отныне станет перевозка как можно большего количества золота из Швейцарии и размещение его в банках Италии и Португалии. Инструкции получите позже.

Через год после этой встречи в Риме Фельзен переправил через швейцарскую границу на Пиренейский полуостров уже двести пятьдесят грузовиков золота. Оттуда морем золото ушло в Аргентину, Уругвай, Бразилию, Перу и Чили. За это время Фельзен превратился в ближайшего доверенного Лерера. Он постарался этого добиться. Ему надо было стать не просто коллегой Лерера, а кем-то вроде его сына. К июню 1944 года, когда Салазар объявил полное эмбарго на вольфрам, успехи Фельзена были впечатляющими. При встречах с Лерером они не обменивались рукопожатиями, а обнимались. Друг друга они называли Освальд и Клаус. Для Лерера Фельзен был единственным клочком твердой почвы в европейском хаосе.

Стук в дверь заставил Фельзена рывком вскочить с постели. Он раздавил папиросу и накинул халат. Отпер дверь, и в нее ввалился Лерер с каким-то рулоном, обернутым в материю, под мышкой и пухлым конвертом в руке.

— Машина погружена, Клаус?

— В шесть утра спущена на борт нашего «Хуана Гарсии».

Лерер прислонил к стене рулон, положил на стол конверт и позавтракал завтраком Фельзена. За последний год он подлечил свою язву и опять набрал вес.

— Я беспокоюсь, — сказал он, с шумом прихлебывая кофе. — Американцы готовят нам удар на Французской Ривьере. Атаки можно ждать со дня на день.

— Судно идет под испанским флагом… у американцев и без того много забот. Что у тебя в рулоне?