– Но вы говорите, что он умел бороться с помощью мозгов. Как вы узнали об этом?

– Шахматы, – ответил полковник.

Джин Боннэми, видимо, решила, что столь краткую характеристику мальчика гости понять не смогут, и сочла своим долгом вмешаться:

– Папа научил Мэтта играть в шахматы. Мальчику приходилось нелегко, папа обыгрывал его каждый раз, много раз подряд, но он не сдавался. По-моему, он был не просто упрям, но отважен. Он приходил во вторник, они расставляли шахматы и вновь принимались за игру.

– Борец! – решительно повторил полковник.

– Но он беседовал с вами про школу? О своих друзьях, об учителях?

– Нет. Говорил только, что с оценками все в порядке.

– Папа спрашивал его про отметки, – добавила Джин. – Мы все вместе обсуждали, кем он хочет стать.

– У меня сложилось впечатление, что его родители хотели для него чего-то традиционного, – продолжал полковник. – Мэтт мало говорил о них, я думаю, они подталкивали его в сторону университетской науки или же надеялись сделать из него юриста, архитектора, работника банка. Для такой среды это типично. Мальчик должен сделать карьеру к чести всего рода, уважить родителей, бабушек, дедушек, всех предков. Но Мэтт был художником. Вот о чем он говорил. Когда речь заходила о его учебе и о его будущем, он мечтал заниматься искусством.

– Папа поощрял его в этом, – вставила Джин! Боннэми. – Мэтт обещал, что когда-нибудь подарит ему сделанную им самим статуэтку.

– Мальчик должен стать тем, кем он хочет: стать, а не тем, кем видят его родители. Но для подобных семей это типично. Я много раз наблюдал такое. Безусловное почтение к родителям. Полный отказ от собственного мнения. Делай, что тебе говорят. Работай, где велят родители. Женись на выбранной ими невесте. Это часть их культуры, с этим трудно спорить, если только у ребенка нет наставника, который помог бы ему противостоять недовольству родителей в тот момент, когда он попытается взять жизнь в собственные руки.

Только теперь Линли начал догадываться, к чему клонит полковник Боннэми, но эта догадка означала совершенно новый поворот в деле. Происходило нечто странное, почти немыслимое. Если– если только полковник Боннэми не ошибается – вообще речь идет о том же самом мальчике… Возможно ли такое? Или все, что старик говорит о Мэттью, недостоверно? Линли с замиранием сердца прислушивался к словам полковника.

– Хорошо хоть, что только один из родителей Мэттью принадлежит к этой традиционной культуре, а больше никто не навязывал ему этот чертов кодекс чести.

– Только один из родителей? – переспросил Линли.

– Мать, по всей видимости, – кивнул полковник. – Я не знаю ее в лицо, но, судя по фамилии – Уотли, вряд ли отец может быть китайцем. Стало быть, это его мать. Мы это не обсуждали. Полагаю, Мэттью и так хватало проблем. Мальчику смешанной расы оказаться в этой снобистской школе… Не стоило лишний раз напоминать ему об этом.

Линли почувствовал, как внезапно напряглась сидевшая с ним рядом Хейверс. Он и сам готов был вскочить на ноги, быстрыми шагами пройти по комнате, распахнуть окна, растворить двери, но он не поддался порыву. Он хорошо помнил фотографии мальчика: темные волосы, кожа цвета жареного миндаля, тонкие черты лица, темные до черноты глаза. Глаза… большие, распахнутые, совершенно не азиатского разреза. Что-то кельтское скорее, даже испанское, но отнюдь не китайское. Нет, это невозможно. Бессмыслица какая-то.

– Вы не знали, что Мэттью был наполовину китайцем? – тихонько окликнула его Джин Боннэми.

Линли покачал головой – жест не столько отрицания, сколько полной растерянности.

– У вас есть фотография мальчика, приходившего к вам в гости?

– Сейчас принесу. – Она поднялась на ноги. Джин вышла из комнаты, а полковник продолжал свою речь:

– Думаю, вам нужно в первую очередь проверить этих ханжей, людей, которые терпеть не могут тех, кто отличается от них, этих грубых невежд, готовых уничтожить все, чего они не понимают.

Вслушиваясь в эти слова, Линли ломал себе голову; неужели Мэттью Уотли не тот, за кого он его принимал, не сын Кевина и Пэтси Уотли, отпрыск скромной семьи, получивший стипендию престижной школы, мальчик, увлекавшийся моделя ми поездов?!

Вернулась Джин, протянула Линли фотографию. Он вгляделся в нее и кивнул Хейверс.

– Да, это он, – сказал инспектор и еще раз посмотрел на снимок: Мэттью сидел напротив полковника, склонившись над шахматной доской, он протянул руку, собираясь сделать ход, и в этот момент обернулся лицом к фотографу и улыбнулся той самой улыбкой, которая была знакома Линли по другой фотографии, где Мэттью играл на берегу Темзы с Ивоннен Ллвсли, подругой по Хэммерсмиту.

– Я видел родителей Мэттью, – сказал Линли. – Они оба англичане.

Полковника эти слова не смутили, не сбили с толку,

– Мальчик был смешанной расы, – уверенно повторил он. – Я прожил в Гонконге тридцать пять лет, я умею отличить такого ребенка от англичанина. Вы могли принять Мэттью за европейца, но для всякого человека, побывавшего на Востоке, было бы очевидно, что он наполовину китаец. – Полковник перевел взгляд на камин, на вытянувшегося над ним чудовищного дракона. – Некоторые люди ттовы уничтожить все, чего они не понимают. Для них это все равно что паука ногой раздавить. Вот что вам нужно искать. Вот в чем извращение, вот в чем источник ненависти. Эти люди мечтают о Британии для белых и презирают все прочие расы. Поищите хорошенько в этой школе. Не сомневаюсь, там такого хватает.

Линли требовалось многое обдумать, разобраться во всем. Однако еще один пункт надо было прояснить, независимо от того, прав ли полковник Боннэми относительно происхождения Мэттью или заблуждается.

– Мэттью что-нибудь говорил вам об этом? О предвзятом отношении к нему в школе, о трениях с учителями или учениками или с кем-нибудь из персонала?

Полковник покачал головой:

– Он говорил только об оценках, да и то если я спрашивал. Больше он ничего о школе не говорил.

– Еще он говорил о девизе, папа, – перебила его Джин. – Ты разве забыл? – Она вновь подошла к своему стулу и пояснила для Линли: – Мэттью где-то прочел старый девиз школы, то ли в церкви, то ли в библиотеке, и тот произвел на него громадное впечатление.

– Что это за девиз? – спросил Линли. – Я его не видел.

Не знаю, как это звучит на латыни. Мэттью попросил кого-то из старших перевести и принес нам перевод, – ответила Джин Боннэми. – Что-то насчет чести. Для него это…

– Я и впрямь забыл, Джинни, – неторопливо перебил ее полковник. – «Да будет честь и посохом, и розгой». Именно так, слово в слово. Он был в восторге. Готов был весь вечер обсуждать эти слова. «Honor sit et baculum et ferula».

– Странно, что в них могло так заинтересовать тринадцатилетнего мальчика? – удивилась сержант Хейверс