Он помолчал и тяжело выдохнул:

— Так что же ты почувствовала в то мгновение?

Лера закрыла глаза и после паузы, собравшись с силами, произнесла:

— Мне стало безмерно жаль. Я простила его. Моя любовь простила его. Но перед этим я сошла с ума.

— Именно так я и думал! — воскликнул он. — Значит, его прощала уже твоя душа! Ты та, что нужна мне! — В его голосе чувствовалось неподдельное возбуждение. — А раз так, разве эти чувства не соединили бы их здесь? Любовь и прощение? Разве ее прощение не приблизило бы этот момент? И, наконец, главное! А разве возникло бы оно, будь на его месте другой? Представь, твой любимый погиб под колесами автомобиля где-то далеко от тебя, разве ты захочешь смерти, чтобы быть рядом с ним! Так что же даю им я? И что наделала ты?

— Я сделала бы то же самое, окажись там снова! — вырвалось у нее. — Ведь если каждый начнет убивать своих любимых, родных и близких, что же такое будет, какой-то хаос, кошмар. Это не может называться жизнью.

— Значит, ты выбираешь не хаос, а порядок?

— Конечно!

— Значит, не воссоединение, а разлуку? А как же тогда стремление человека к свободе? Ведь порядок — это нормы и правила жизни, обеспечиваемые насильственным путем. Например, законом, который диктует, что ты можешь делать, а что — нет. Ваша история знает и другие примеры обеспечения такого порядка.

— Что же, по-вашему, хаос лучше?

— Если цель человека — свобода, истинная свобода, то это единственный вариант. Полная свобода ото всего.

Она снова задумалась. Подобная логика противоречила ее сознанию, ориентирам, полученным при жизни, отличалась от привычного мышления. Выходит, бросив факел к ее ногам, он породил чувство прощения? Неужели другими действиями нельзя вызвать его? Но прощение всегда возникает в ответ на какое-то зло, это его необходимое условие. Значит, тот, кто сейчас перед ней, прав? Нет, ты что-то перепутала. Зло и прощение — разные категории. Зло и добро — вот мерило поступка. Зло, породив прощение, не может принести добра, не может сделать людей счастливыми. И она твердо произнесла:

— Нет. Вы предлагаете хаос и зло. А я выбираю добро и порядок.

— Добро и порядок, — он усмехнулся. — Как это совместить?

— Я не знаю.

— Значит, на самом деле людям свобода на земле не нужна. Неужели я ошибался? Ты, что же, веришь больше Ему? — задумчиво добавил он.

— Да.

— Он поклялся, что воды Ноя не придут более на землю. Как ты думаешь, почему Он сделал это?

— Это же так понятно. Ему стало жалко людей.

— Если это чувство свойственно Ему, как же быть с миллионами, претерпевшими страшные муки? Нет, здесь что-то другое.

— Наверное, у Него иная логика, — неуверенно произнесла Лера.

— А раз так, неужели непонимание этой логики не оправдывает вас? Все, все без исключения поступки людей!

— Оправдывать добрые поступки нет нужды.

— Я о них и не говорю. Я хочу, чтобы ты поняла: Он обещал это по другой причине.

— По какой же?

— Так же приближая конец, как это делаю я, избавляя людей от мучений — а именно такая преследовалась цель, — Он совершил ошибку. Нельзя было оставлять даже одного. Помнишь гениев? Даже один решает все. Он и предавший ангел. Христос и Иуда. Один решает все! То, из-за чего все было сделано, повторилось в гораздо более худшем виде. И в каких масштабах! Так что и здесь задачи у нас совпадают. Мы делаем общее дело. — Он на мгновение задумался. — Наверное, я покажу тебе это.

— Что? — Она удивилась равнодушию в своем голосе. — Я устала. — Почему вообще это чувство возможно здесь? И почему не прекращается их разговор? Мысли путались, и, понимая это, Лера еще больше ощутила свою беспомощность.

— Много столетий я не решался никому это показать.

— Что показать? — К ее усталости добавилось раздражение.

— Пантеон падающих героев.

— Героев? Чьих героев? И почему падающих?

— Ваших, ваших героев. Тех, кого вы носите на руках. Тех, кем восхищаетесь — иногда всю свою жизнь. Тех, кто стоит над вами, кто владеет не только волей, но и вашими мыслями, вашим умом.

— Кто стоит у власти? — Ее раздражение нарастало.

— Власть многолика. Это те, о ком ты подумала, но и другие. Писатели, вожди, артисты, композиторы, всякого рода преступники, хотя в принципе это одно и то же, наконец, просто лидеры. — Вдруг он громко захохотал. Лера невольно вздрогнула. — Все люди всю свою жизнь падают и поднимаются. — Голос его стал ровным. — Многим удается подняться на тот уступ, с которого упали. Некоторым даже чуть выше, но о них мы говорить не будем, ведь в следующий раз они могут и не вскарабкаться, верно? Надежда умирает последней, так кажется, говорите вы, — мрачно добавил он. — Но есть и те, кто почти никогда не достигнет первого уступа. Они будут падать все ниже и ниже. Именно такие люди и есть мой главный интерес. Именно их вы чаще всего возносите к небесам, ими восхищаетесь, их делаете своими кумирами. И я делаю то же самое. И здесь мы опять вместе, прошу заметить! Но есть одна тайна: они должны упасть, чтобы вы их вознесли! И они должны возжелать вашего обожания. Сами возжелать! Согласись, никакой логики, а ведь она у нас с вами одинакова.

Это, как ни крути, уже наши герои. И если с тобой мы просто близки, то, будь у меня душа, — он снова захохотал, — с этими героями меня можно было бы назвать родственными душами! — Он замолк. — Но ее нет у меня! Именно поэтому я и стараюсь понять, что за тайна движет тобой, что ослепляет тебя и делает глухой! И эта тайна не в твоем теле и не в твоем мозгу. Будь это так, я бы сразу понял. Это в твоей душе! А здесь я бессилен. Представь себе всесильного во всем и беспомощного в понимании одной лишь вещи! Поэтому я и хочу понять, что творится в душе человека в моменты сверхпереживаний. Потому что эта тайна поклонения и восхищения, тайна неверия ни в смерть, ни в жизнь после нее, ни в возмездие, тайна, делающая в мгновение ока проповедника чудовищем, — там, в самой ее глубине. Человеческий Грааль! И если я доберусь до него, если постигну недоступное, я смогу смотреть вашими глазами, думать вашими мыслями, дышать вашими переживаниями, стучать в ваше сердце. Жить! Жить внутри вас, а значит, владеть… то есть, — он быстро поправился, — понимать человека.

— Неужели понять душу нельзя по-иному?

— Я не Толстой. Да и Вагнера тот не любил.

— При чем здесь он? Найти то, что вы ищете, не удавалось никому.

— Он подошел к тайне ближе всех. Даже потрогал. А это вам не прогулка Фауста. Лишь один человек сожалел о принадлежности к "князьям мира сего". Но уже сто лет титулы уступили место "положению". И разве живо сожаление хоть в единой душе их? Оглядись, из лимузинов, отталкивая друг друга, на трибуны спешат мертвецы, и у каждого в руке маленький молоток. Неужели ты оставишь их там, на земле? Или их место все-таки под сапогами? — Он замолк. Лере даже показалось, что она услышала жуткий, похожий на скрип, шорох его одежд. — Что касается тщетности поисков, — в голосе послышался сарказм, — их герои умирали по-тихому. Да и они сами. Вот причина. Нужны сверхстрадания. Только тогда душа обнажается и гибнет рациональный разум.