По мнению историка С.М. Соловьева, ситуация, в которой оказался канцлер Румянцев, была предопределена всем ходом событий. «При такой страшной борьбе, при таком страшном столкновении народных интересов, какое представляет нам описываемая эпоха, нельзя надеяться, чтобы лицо, занимавшее такое место, какое занимал Румянцев, при таком сильном влиянии на ход событий, даже только предполагавшемся, могло быть пощажено противною партией. Поэтому неудивительно, что Румянцев, управлявший иностранными делами в печальное время после Тильзита, представлялся поклонником Наполеона, человеком, преданным и даже проданным французскому союзу. Принужденный известными обстоятельствами к заключению Тильзитского мира и союза, имея задачей посредством этого союза обеспечить заблаговременно два важнейших интереса России — Польский и Восточный, император Александр нашел в Румянцеве человека, который вполне сочувствовал этой задаче. С одной стороны, разделить то, что было сделано Наполеоном относительно Польши; с другой — приобрести важное, необходимое для России положение на Дунае завоеванием Молдавии и Валахии стало основною мыслью Румянцева, и ни от одного из министров французские послы не встречали таких настаиваний, таких резких выходок, как от Румянцева, когда дело доходило до этих двух дорогих для него предметов… С такою же цепкостью держался Румянцев до конца за Молдавию, за границу по Серету, если уже нельзя стало приобрести Валахию. Вследствие таких стремлений, очень скоро обнаружившихся, Румянцев навлек на себя страшную ненависть Меттерниха, главным образом за политику его по польским и турецким отношениям, вследствие которой Австрия могла быть обхвачена славянщиною и с севера, и с юга. Ненависть, разумеется, не разбирала средств, когда нужно было вредить ненавидимому человеку, и Румянцев в Вене явился министром, проданным Наполеону».

На самом деле российский канцлер имел дело с противодействием не одной, а нескольких политических сил, объединенных одним интересом — столкнуть Россию с Францией. Препятствием на их пути оставался он — Румянцев… Министр все более убеждался в этом, когда ему на подпись стали приносить бумаги, к составлению которых он отношения не имел. Подписав такой документ, Румянцев оказывался в одних рядах с политическими провокаторами, стоявшими за спиной российского самодержца. Министр отказался ставить свою подпись под документом. Император выразил свое неудовольствие: «По своему положению не имею ли я права указывать, какой ответ хочу я, чтобы был дан моим министерством. Так как Вы канцлер моей Империи, а я имею нужду дать ответ Министерству иностранного двора, то канцлер мой должен скрепить оный своею подписью. Дело не терпит отлагательства. Итак, граф, я нуждаюсь в необходимости требовать, чтобы канцлер мой подписал ответ, который, по моему мнению, должен быть дан на сообщения французского министерства».

Это был выговор. Категорический тон наносил ущерб достоинству и чести Румянцева. Этим своим заявлением Александр указал Румянцеву место. Напомнил — он не более чем чиновник, обязанный выполнять его волю. Ожидать такое от человека, которого знал с колыбели? От государя, которому столько лет преданно служил?! Однако исполнители закулисной тактики кое в чем просчитались. Прежде всего в отношении Румянцева. Он не сразу, но разгадал смысл предпринимаемых маневров. Двойная игра, в которой ему отводилась некая сомнительная роль, Румянцева не устраивала. Решительно восстав, отказавшись ставить свои подписи на государственных документах, канцлер предпринял шаги, которых от него никто не ожидал. Министр принялся форсировать свою добровольную отставку. Такого прежде в высших эшелонах российской власти никто не мог припомнить. Румянцев был гордым, человеком чести. Настоящим аристократом, как говорил о нем Карамзин. Граф Ростопчин, желчный и изобретательный на колкости, знавший Румянцева с юных лет, писал о нем: «Румянцев был человек светский, с манерами вельможи. Политика его в отношении Наполеона сводилась к двум пунктам: 1) выиграть время; 2) избегать войны. Публика, постоянно пребывающая покорным слугою клеветы и послушным эхом глупости, глядела на него как на человека, преданного Наполеону и жертвовавшего ему интересами России; но для опровержения этой клеветы достаточно вспомнить имя, которое он носил, его привязанность к государю и гордость его души».

Федор Васильевич Ростопчин — одна из ярких политических фигур той эпохи. Во времена Екатерины II и Павла I и потом при Александре I его то приближали, то отдаляли от престола. С юных лет он знал многих и о многом мог судить. Ему вредили его острый язык, холеричный характер. Оттого положение Ростопчина при власти никогда не было прочным. Любимец Павла I, Ростопчин занимал высокое положение директора Почтового департамента, первоприсутствующего в Коллегии иностранных дел. Был назначен великим канцлером ордена Святого Иоанна Иерусалимского, членом Совета императора. Прилипчивое прозвище «гатчинский капрал», каким он отметил военные старания Аракчеева еще при цесаревиче Павле Петровиче, ему немало навредило. Поэтому после гибели Павла I не всё складывалось в судьбе Ростопчина так, как он этого хотел. Он подолгу оставался не у дел, путешествовал, занимался литературным трудом, сочинял общественные проекты, управлял хозяйством в собственных имениях. «Русский Сен-Симон», — так говорили о нем современники… Людей подобного склада, несмотря на их способности и стремление служить, как правило, числят в оппозиции. «Сердцем прям, умом упрям, на деле молодец», — говорил о себе Ростопчин. В канун драматических событий 1812 года он был назначен военным губернатором Москвы. Ростопчину принадлежит выдающаяся роль в мобилизации ополчения, в подготовке города к защите от врага, в эвакуации населения, по вывозу за пределы столицы государственных реликвий и ценностей. В силу прирожденного темперамента и буйства мысли Ростопчин оставил после себя немало таинственного и запутанного. Впоследствии его обвиняли в поджоге Москвы, указывая на отсутствие в городе средств пожаротушения… Их, как оказалось, перед вступлением в город французов вывезли. Сам же он утверждал, когда это требовали обстоятельства, что это он подготовил и санкционировал поджог Москвы. Потом он от этого всячески открещивался. Затем написал брошюру «Как я поджег Москву». Достоверно известно, что свое богатейшее имение под Москвой поджег он сам… Таким образом, Ростопчин личным примером организовал «огненную» борьбу с оккупантами. Как бы там ни было, но Ростопчин стал знаменем гражданского сопротивления в один из наиболее критических периодов истории Первопрестольной. Потом он, числясь членом Государственного совета, снова оказался не у дел.

* * *

Самая влиятельная фигура царствования — Аракчеев, наблюдая, с каким упорством Румянцев добивается своей отставки, пишет ему: «…как русский, сожалею, что Отечество теряет самого выдающегося своего сына, но если оное согласно собственному Вашего сиятельства пожеланию, то я буду утешаться тем, что Вы позволите мне, милостивый государь, везде и во всяком месте и во всякое время быть у Вас, почитать Вас и любить душевно».

* * *

Алексей Андреевич Аракчеев — современник Румянцева, личность, как никакая другая, замкнувшая на себе внимание не только современников, но и потомков. Он — зловещий символ эпохи, воплощение безудержного деспотизма. При жизни и после смерти ему посвящены немало исследований, отзывов в мемуарах, стихов, эпиграмм, анекдотов. Его демонизированная тень нависала над Россией на протяжении XIX века. И в общественном мнении, и в классической литературе Аракчеев — «временщик». «Всея России притеснитель, / Губернаторов мучитель… / Полон злобы, полон мести. / Без ума, без чувств, без чести…» — написал о нем Пушкин. Его жизнь и государственное служение выкрашены только в черный цвет, что само по себе противоестественно. Неужели настолько слепы были самодержцы Павел I и Александр I, что удерживали его при себе на протяжении всей жизни, а Александр начиная с 1810 года целиком передал ему управление внутренними делами государства? Возвышение Аракчеева — свидетельство кризиса монархической модели власти, когда самодержец, в данном случае Александр I, оказался не в состоянии управлять огромной империей. Задача была тем более сложной, поскольку государству, находящемуся в кольце войн, грозила потеря независимости. Видимо, так было нужно, чтобы беспрекословно преданная престолу личность патриота, офицера приняла на себя издержки и провалы царствования.