Однако все это — разговор об упущенных возможностях без учета реальных военно-экономических ресурсов Московского государства. В большей степени адекватна иная позиция, в концентрированной форме озвученная А.А. Зиминым: «…негативная оценка Тявзинского договора представляется заблуждением. Действительно, в 80-е годы XVI в. Нарва играла крупную роль во внешнеторговом балансе России… Но в сложившейся обстановке добиться возвращения Нарвы было невозможно, сил же вести войну во имя этой цели у России не хватало. Поэтому Тявзинский договор признавал в статьях о внешней торговле реальное положение вещей, и только… В то же время возврат Корелы — важнейшего военно-административного и экономического центра Карелии — имел огромное перспективное значение».

Думается, условия Тявзинского договора — большая победа для Русского царства. Да, Нарву возвратить не удалось. Но она за два десятилетия под властью Ивана IV не успела «прирасти» к телу России, и удерживать ее можно было лишь военной силой. Подобные возможности уменьшились, а население Нарвы никоим образом не было расположено переходить под высокую руку Федора Ивановича. Да, перед русской внешней торговлей вырос «балтийский барьер». Но, во-первых, страна располагала «северными морскими воротами» — Архангельском, а потому вовсе не была отсечена от западноевропейских товаров, да и свои товары могла сбывать без шведского посредничества. И, во-вторых, много ли усилий приложило Московское государство от Ивана III до Смутного времени, строя портовые центры на Балтике, обзаводясь собственным флотом, проводя политику привлечения западноевропейских купцов? Ничуть не бывало. Лишь незадолго до Ливонской войны производились вялые попытки сделать из Ивангорода балтийский порт. «Нарвское плавание» при Иване IV принесло немало пользы, но от него Россия по-прежнему не становилась морской державой. Так что условия Тявзинского договора лишали Россию того, к чему она не проявляла неуклонного стремления на протяжении более чем столетия (и никак не изменила свою политику при Федоре Ивановиче).

Да и чему, в конце концов, мешал договор 1595 года? Если бы Московскому государству понадобилось построить порт на Неве или Нарове, оно в любой момент и под любым предлогом отказалось бы от соблюдения его условий. Ну а пока война на два фронта представлялась, надо полагать, излишней, — и совершенно резонно! Ведь ее пришлось бы вести после страшной эпидемии, обезлюдевшей Псковщину и Новгородчину, да еще при наличии Архангельска, при дорогостоящей строительной программе, при блестящих перспективах продвижения в Сибири — иначе говоря, заниматься рискованным предприятием без крайней на то необходимости.

Зато обширные области, значительные города и крепости вернулись под власть России, там встали наши гарнизоны, и от их присутствия шведы не могли избавиться простым разрывом мирного соглашения. Не говоря о том, что возврат Яма, Копорья, Ивангорода и Корелы дал православию возможность вновь восторжествовать на обширных пространствах северной Новгородчины, владения русского царя просто весьма значительно округлились.

Очень хорошо, что война закончилась именно так, а не гораздо хуже. И спокойное миролюбие царя Федора Ивановича было в высшей степени уместно. Отец его был не таков, жаждал обрести в Ливонии большее, ставил на этом направлении задачи, намного превосходившие возможности Московского государства. И в конечном итоге — проиграл. Р.Ю. Виппер написал об этом с исключительной меткостью: «Его вина или несчастье состояло в том, что… он не мог вовремя остановиться перед возрастающим врагом, что он растратил и бросил в бездну истребления одну из величайших империй мировой истории». И далее: «Уж если осуждать Грозного, то придется поставить ему в вину или самую идею войны, или, по крайней мере, то, что он не смог вовремя бросить неудавшееся предприятие, что он сокрушал в Ливонии лучшие силы своей державы».

Так вот, при Федоре Ивановиче и отчасти благодаря его характеру Россия научилась останавливаться вовремя.

Завершая рассказ о русско-шведской войне, хотелось бы напомнить: единственный серьезный успех за несколько лет боевых действий был добыт в те два месяца, когда государь Федор Иванович возглавлял русскую армию. И каждый волен дать этому свое объяснение. Кто-то скажет: совпадение. Кто-то заговорит о факторе неожиданности, о неготовности шведов к серьезному отпору при начале вооруженного противоборства. Кто-то найдет добрые слова в адрес отважных и умелых воевод.

Ну а кто-то назовет Федора Ивановича прямым и прочным орудием Господа Бога…

15 мая 1591 года ушел из жизни царевич Дмитрий Углицкий, родной брат государя Федора Ивановича. Его смерть вызвала большой бунт в Угличе, убийство царского дьяка Михаила Битяговского, приглядывавшего за Нагими, а также его сына Данилы, Осипа Волохова (сына мамки царевича, Василисы) и еще нескольких человек. 19 мая до Углича добралась следственная комиссия, спешно собранная в Москве. Ее возглавляли князь Василий Иванович Шуйский, а также митрополит Сарский и Подонский Геласий.

До наших дней дошло «следственное дело» о смерти царевича. Это плод разыскной работы, проведенной среди угличан и Нагих комиссией Шуйского. Исследователи сломали немало копий, оценивая достоверность этого документа, весьма внушительного по объему. Он вызвал целую дискуссию. Однако состояние «дела» и приемы работы комиссии отступают на второй план перед одним фактом. Глава комиссии, князь Василий Иванович, будущий государь всея Руси, озвучил три разные версии по поводу судьбы царевича. Официальная версия, опирающаяся на результаты следственной деятельности, такова: играя в «тычку», мальчик испытал приступ «падучей болезни»[107], коей страдал сызмальства, и заколол себя ножом. Для царя Федора Ивановича Шуйский озвучил именно этот вариант (1591). При Лжедмитрии I он признал «подлинность» нового царя, а значит, и возможность чудесного спасения мальчика (1605). Воцарившись, Василий Иванович заявил, что царевича полтора десятилетия назад все-таки убили (1606). Какая может быть достоверность у «следственного дела», если человек, персонально отвечавший за его составление, полностью отверг содержащиеся там выводы? Можно 200 лет заниматься палеографическим и текстологическим анализом этого памятника старомосковского делопроизводства, но итог в любом случае придется ставить под сомнение из-за трех взаимоисключающих свидетельств Шуйского. Всякий раз он под давлением политических обстоятельств менял «показания», и не факт, что даже последние его заявления по «делу царевича Дмитрия» правдивы.

В разное время политические круги, связанные с Борисом Годуновым, Лжедмитриями I и II, Василием Шуйским и первыми государями из династии Романовых, насаждали одну из трех этих версий.

В царствование Федора Ивановича и Бориса Федоровича правительство внушало народу несомненную правильность официальной версии: мальчик случайно закололся во время игры. Никакого криминала. Никакого душегубства. Никакого политического интриганства. А вот мятеж в Угличе и убийства приказных людей, совершенные с подачи Нагих, — настоящее большое преступление. Сторонники иного мнения, смевшие высказываться публично, подвергались ссылкам и казням.