«В словах нет нужды, чтобы описать, в какой смертельной опасности оказался весь мир… Водородная бомба приводит нас в области, которые не освещались прежде человеческим разумом, а оставались уделом воображения и фантазий».

* * *

Что реально, а что вымысел? США подталкивали Великобританию к участию в военном вмешательстве во Вьетнам, после поражения французов 7 мая. После отказа Черчилля заговорили о «предательстве англичан» и о том, насколько взаимовыгоден режим особых отношений. Страх перед новой войной в Азии не был беспочвенным: 26 мая адмирал США произнес речь о «кампании, направленной на абсолютную победу» во Вьетнаме вплоть до применения ядерного вооружения. Генерал описывал применение атомных бомб, чтобы создать «пояс выжженной земли, который отрежет дорогу коммунизму и заблокирует азиатскую орду». После этого Даллес выразил надежду на то, что Великобритания «пересмотрит свою позицию».

Особенной неопределенностью характеризовался июнь 1954-го. Женевские переговоры по вопросу Вьетнама сравнивали с мюнхенскими. Теперь пришла очередь американских горожан отрабатывать укрытие в бомбоубежищах, тогда как в Британии возродили войска местной самообороны – прием в ее ряды начался в Вилмслоу на последней неделе мая. Не менее напряженной, чем в Европе, была и обстановка в Азии. Перевооружение Западной Германии дополнительно подливало масла в огонь. Правила игры изменились, переменился и смысл прошлого. Серебряные слитки давно пропали, старые мосты оказались сожжены, но возникли и новые на прочном фундаменте из бетона. Настал черед немцев прийти на выручку, пока бывшие враги заняты поисками в своем стане шпионов и предателей. Именно 2 июня в газетах напишут, что «новичок» в Принстоне лоялен, но считается «риском в области безопасности». Как можно было заявить об уверенности в Роберте Оппенгеймере, когда он был известен неудобными мыслями и неверными знакомствами. В то воскресное утро газеты освещали еще одну особую тему. Неярко, приглушенно, почти смущенно воздавались почести тем, кто ровно десять лет назад высаживался на пляжи Нормандии.

* * *

Алан Тьюринг уже не остров, но заблудшее теченье в море бед. Следователь говорил о «неустойчивости его умственного склада» – образ, весьма близкий к морфогенетической модели самого Тьюринга в момент кризиса. При росте температуры равновесие системы становится все более и более неустойчивым. Аналогично и по мере роста политической температуры уравновешенность Алана постепенно сходила на нет. В одной из проблем слились его жажда свободы, с одной стороны, и последствия былых обещаний – с другой. Разве мог он пересечь границу вновь летом 1954 года, когда никто не знал, как будут развиваться события, когда в самом разгаре была паника вокруг гомосексуалистов? Весь год Министерство иностранных дел издавало меморандумы о вербовке со стороны СССР. Одновременно ширились проверки «благонадежности». Ситуация усугублялась заявлениями со стороны советского перебежчика Петрова. В то же самое время суды на Монтегю продемонстрировали, что теплая вера британцев с свое правительство как власть «бархатной перчатки», далеко не всегда имела под собой почву. В любой момент Алану могли состряпать обвинение на основании давно прошедшего романа. Вот во что вылилась волна преследований, когда хватало лишь малейшего подозрения и туманнейшего обвинения. Достаточно прочитать любую газету, если он сможет заставить себя это сделать, чтобы понять – его загнали в угол. Тьюринг всегда был готов ограничить борьбу своим личным пространством – тем пространством, которое оставит ему общество, но сейчас ему не оставили ничего.

Е. М. Форстер, стремясь ответить на ересь Короля бравадой, писал в 1938 году, что если бы ему довелось встать перед выбором предать страну, или предать друзей, то он надеется, что хватило бы смелости предать родину. Для него личное всегда стояло выше политики. Но для Алана Тьюринга, в отличие от Форстера, Витгенштейна, Харди вопрос был отнюдь не отвлеченным. Личная жизнь смешалась с политикой, а политика влезла в личную жизнь. Он сам сделал в свое время выбор, решив работать на правительство. Дал обещание самому себе. Таким образом для Тьюринга выбор заключался в том, предать ли одну часть себя, или другую. Как бы он не колебался между данными альтернативами, мышление категориями безопасности не было лишено логики – и не стоило ожидать от него интереса к идеям свободы и развития. На подобное Тьюринг не имел права, он сам бы согласился с таким выводом. Допустим, он обхитрил ополчение, но в значимых вопросах не оставалось никаких сомнений – на него распространяются законы военного времени. А война идет. Идет сейчас.

Черчилль обещал кровь, слезы и лишений – и данное обещание политики сдержали. Десятью годами ранее десять миллионов соотечественников Алана принесли в жертву. От их выбора мало что зависело. Роскошь выбора в вопросах принципов и свободы сама по себе является огромной привилегией. Лишь предположения о «головах в песке» 1938 года позволило ему занять подобное положение, а за его место в 1941-м многие отдали бы все, что имеют. По большому счету жаловаться Тьюрингу грешно. Последствия распространились, усугубляясь, и привели к беспощадному противоречию. Своим же собственным изобретением он погубил курицу, несущую золотые яйца.

Никто, хоть отдаленно отдающие себе отчет в подобных аргументах, не стал бы поднимать шума. Как бы то ни было – мог ли Тьюринг высказаться о подобном: в этом заключался главный вопрос. Лишь в туманных намеках и шутках находили отражение его мысли. В марте 1954 года он отправил Робину несколько открыток, озаглавленных «Послания из незримого мира» – аллюзия на книгу Эддингтона 1929 года «Наука и незримый мир».

О такой значимой фигуре в мировой истории, как Алан Тьюринг, сохранилось крайне мало первоисточников, по которым можно восстановить его портрет – несколько подлинных документов, и несколько сопутствующих при публикации комментариев. Аура секретности и запутанности всех мастей лишь частично могла скрыть информацию о нем, но недостаток фактов имеется даже в темах далеких от запретных. История раннего развития Автоматической Вычислительной Машины (АВМ), например, полностью состоит из записей живущих – и множество интереснейших записей такого рода сохранились только благодаря личной инициативе граждан. АВМ являет собой масштабный акт государственного предпринимательства, и события 1946–1949 гг. в значительной степени приняли форму, знакомую в Великобритании, которая в скором времени стала рассматриваться как вторая промышленная революция. Если бы сотрудничество между правительством, промышленностью и интеллектуальной мощью продолжалось на одном уровне, как в военное, так и в мирное время, будущее британской экономики, возможно, было бы совсем иным. Но никаких особых усилий к тому, чтобы сохранить запись хода принимаемых решений, приложено не было, как не было и интереса к данному вопросу со стороны историков, журналистов и политических теоретиков. И то, что мы знаем об АВМ в целом, отчетливее показывает нам самого Алана Тьюринга в частности.

Необходимо признать, однако, что Алан Тьюринг совсем не стремился стать значимой фигурой в мировой истории: по мере возможности он старался остаться обычным математиком. А математики (по сравнению с литературными или политическими деятелями, артистами или шпионами) обычно не стремятся к тому, чтобы быть у всех на слуху или на устах, независимо от их научного вклада. Они даже не ждут того, что остальные действительно знают, что такое математика, и, как правило, счастливы, когда их оставляют в покое. Судя по математическим стандартам, нельзя сказать, что существует особый дефицит в записях для фигуры его уровня или пренебрежение к его репутации. Являясь ничтожно малым по общечеловеческим стандартам, объем биографического материала о нем по-прежнему вполне существенен на фоне биографий коллег по профессии.