«К Алехину, – поняла она. – Куда же еще!» И вспомнила первое правило Школы:

«Всегда внимательно слушай мастеров, потому что никто не знает, где ты окажешься в следующую минуту».

А Мия в это время стояла перед закрытой дверью. Она знала, что там, за нею, – Гаррэт. Ее дед. Ноги сами вынесли ее к этой двери, стоило только попросить. И вот надо войти. И что сказать? Она давно перестала искать подсказки в своей книге, и ей одной решать теперь, что будет дальше.

Мия постучала. И поймала себя на мысли: она надеется, что ей не ответят и можно будет со спокойной совестью уйти, отсрочить свидание, все-таки раннее утро, он старый человек, он спит наверняка. Но из-за двери послышалось легкое покашливание, а потом чуть хрипловатый голос сказал:

– Войдите.

И она вошла.

Комната была небольшой и вместе с тем просторной. Наверное, это из-за панорамного окна и почти полного отсутствия мебели. Кровать, кресло у окна и маленький столик у стены – вот и все. В кресле сидел человек в вязаном свитере и мягких домашних брюках. Худой, смуглый, совсем седой. Он показался Мии страшно знакомым, будто она точно знала, как он должен выглядеть, и тут же поняла: так будет выглядеть ее отец, когда состарится. Дед внимательно смотрел на Мию. Потом сказал:

– Я тебя знаю.

– Вряд ли, – покачала головой Мия, но тут же вспомнила древнего старичка из Алекты, Джозефа-большую-шишку, и улыбнулась. – Просто я вам напоминаю одного человека, с которым вы встречались очень давно. Ее звали Эверин Току. Я ее правнучка. Я дочь вашего сына, Дика.

Он смотрел на Мию во все глаза. Примерно так же смотрел на нее Хранитель холмов («Бывший Хранитель холмов», – тут же поправила себя Мия), будто хотел отыскать в ее лице знакомые черты, подтверждение родства.

– Я внучка Элоис, – зачем-то сказала она. – Правда, сейчас все зовут ее госпожа Гаррэт. Хоть вы и не были женаты…

– Она взяла мою фамилию… – откликнулся он.

– Возможно, она боялась, что за девичьей фамилией потянется история ее отца…

– Как ты сюда попала?

– Пришла.

– Просто пришла?

– Да, я пришла за Крошкой Си… за Сашей. И Кириллом. Мне очень хотелось увидеть вас. Мне надо поговорить.

Он растер ладонями лицо. Потом показал ей жестом на кровать – больше сесть было некуда. С минуту они смотрели друг на друга. Минута – это очень долго, если просто сидеть и смотреть в лицо родному, но незнакомому человеку.

– Значит, ты моя внучка.

– Да. У вас их еще три, они все младше меня. И три внука. Они уже взрослые, папа говорит, что еще год-два, и Марку с Диком пора будет обзаводиться своей семьей.

– Ого! – усмехнулся Гаррэт. – Кто бы мог подумать!

Опять повисла пауза.

– Как поживает бабушка? – неловко спросил Гаррэт. Кашлянул. – Элоис.

– У меня нет другой бабушки, – улыбнулась Мия.

Она видела, что ему неловко. Что он не знает, как себя вести. Что ее появление – настоящая головоломка для него, и он никак не может с ней справиться. Захотелось помочь.

– Может быть, вы мне расскажете? – сказала Мия.

– Что?

– Все. Или что-нибудь. Расскажи хоть что-нибудь. То, что сможете. То, чего не знает бабушка. То, что важно для тебя самого. – Она поняла, что сбивается с «вы» на «ты», и смутилась. И правда, можно ли говорить «ты» родному деду, если видишь его впервые в жизни?

Гаррэт опять покашлял, потом сказал, глядя в окно:

– Я не знаю, что для меня важно, я запутался… есть ли действительно важные вещи, или нам они только кажутся такими?

– Ты опять увиливаешь, – вздохнула Мия. – Бабушке было с тобой непросто. Расскажите, – снова попросила она. – Расскажи хоть что-нибудь. Я за этим и пришла сюда.

Что он может рассказать ей? О своей жизни на Вершине мира? О да, так они все и звали свои горы – Вершина мира! Прекрасные, величественные, полные тайн… Как любил он там каждую пядь земли! Снежные шапки вершин, буреломы лесов со следами лавин, горные реки, седловины… Жизнь выдернула его из этого места, пришла к нему в дом, схватила за руку, увела прочь, и до сих пор он скучает по своим горам, будто там осталось его сердце. Горы и Элоис – вот все, что он любил в этой жизни, теперь он это понимает. Он мог бы – и должен был – полюбить своего сына, и он любит его, ну да, конечно, любит, просто он совсем его не знает… Он помнит его маленьким мальчиком, нежным и упрямым одновременно, но когда Мия говорит о своем отце, он видит в ее глазах взрослого, сурового мужчину, любящего, но строгого, раздражающегося по мелочам, но сентиментального. Хорошо, что сыну повезло с семьей, что он сумел стать хорошим отцом, несмотря ни на что.

– Это, конечно, заслуга Элоис.

– Что?

– Я думал про твоего отца, моего сына… я был с ним так мало, я так мало успел ему дать, и я совсем его не знаю. Я, наверное, недостаточно сильно любил его, и твоей бабушке приходилось любить его за двоих.

– Ну, у нее получилось, – сказала Мия, а сама подумала, как глупо это звучит: «недостаточно сильно любил»! А кто знает, как это – достаточно? Кто определяет меру любви?

Она встала и подошла к нему поближе, накрыла своей ладонью его ладонь, лежащую на подлокотнике кресла, почувствовала, как он напрягся, и сказала:

– Послушайте… дедушка. Мне нужно принять очень трудное решение. Но я хотела бы… хотела бы понять, почему я… и что с вами со всеми случилось, и… расскажи мне. Пожалуйста. Просто о себе.

Он долго хмурил густые брови, будто думал, с чего же начать.

А потом начал рассказывать.

– Я родился высоко в горах, на Вершине мира, в Хофоларии.

– Хофоларии?!

– Да. Ты слышала о ней?

– Немного. Прости, я больше не буду перебивать.

– Ничего. Хофолария… прекрасная горная страна! Я любил там каждый камень, не знаю, знакомо ли тебе это чувство… чувство родства с землей, с местом, где ты появился на свет и вырос. Может, я и хотел повидать мир, сейчас уже и не помню, но самым главным моим желанием было жить в нашей деревушке, выращивать свой орешник, заботиться о близких. А потом… потом пришла беда. Пришла Империя. Пришла она войной, потому что только так империи и приходят в такие дивные места, как наши горы. И чтобы нас легче было подчинить своей власти, они жгли наши леса и деревни, угоняли в города наших детей и женщин… Мне было тогда лет десять. У меня были прекрасные родители и две младшие сестры. В одну ночь я потерял всех. Слух о том, что имперская армия идет по горам, конечно, полз давно, но как-то мы мало верили в это и продолжали жить своей жизнью: собирать орехи, пасти овец, выращивать овощи. В тот день я понес запас еды и свежую одежду Тинбо, пастуху, что пас овец на верхнем пастбище, высоко в горах. Он жил там все лето, а мы, мальчишки, раз в неделю по очереди носили ему еду. Выходить надо было с утра пораньше, еще затемно, потому что путь был неблизкий. Мы добирались туда ближе к вечеру, ночевали и шли назад. Я ужасно любил ходить к Тинбо! Я сам себе казался взрослым и сильным тогда, и весь лес был моим, все горы. Тинбо был молодой и веселый, всегда делился едой, диким медом и ягодами, а у костра рассказывал интересные истории. Многие девушки были в него влюблены. Я отдохнул на верхнем пастбище, но на обратной дороге не торопился, я имел право на отдых. А когда пришел домой, деревни не было. И никого не было. Вообще. Просто выжженная поляна. Гарь. Черное небо, черная земля. Что стало с моей семьей, я не знаю. То ли их угнали в рабство, то ли сожгли. Я стоял посреди пепелища и орал так, что черное небо пошло трещинами. А потом кто-то тронул меня за плечо, и я услышал: «Тише, парень, тише».