"Ехидный" шипя про себя классическое "руссише швайн" кинулся к ним и стал пихать сапогом в бок, пленные падали на бок, но от воды и не думали отползать.

Офицер, что-то пробормотал себе под нос, и быстро зашагал вперед.

Вода была замечательная, видимо, от ночного дождя, почти прозрачная, и только самую малость отдавала чем-то нефтяным.

После водопоя колонну погнали вдоль кирпичной стены завода, затем повернули в оглушенный жаркими акациями, переулок. И нигде, ни души. Просто сонное утро в маленьком городке. Единственное, что с разных сторон попахивало гарью.

Так, медленно петляя по переулкам, и вышли к белым воротам городского парка. Тут стоял и тихо тарахтел на холостом ходу мотоцикл с коляской. В коляске сидел и лениво лопал тушенку из банки толстый, очкастый немец. Черный, ноздреватый ствол пулемета торчал в небо. Увидев колонну, пулеметчик радостно подавился свининой, и стал тыкать ложкой вправо от себя, туда, туда идите.

— Так неужели ж, правда, расстреляют? — Опять обернулся к Фурцеву Мусин. — Зачем же тогда держали?

Откуда я могу это знать, с непонятно сильным раздражением, подумал Фурцев.

Путешествие по парку было коротким, по аллее, где слева были гипсовые горнисты, а справа — щиты с цифрами и графиками. Потом повернули налево, в сень больших лип.

— Ты это, правда, капитан, — раздался голос Ляпунова, что шел по главе колонны, — подошел бы, что ли. Ведь, имеешь право.

— Ну, не могут же они просто так, взять и поубивать! — Это заголосил дядька с ежиком на голове. — Вы командир, или кто?!

Фурцев собрался с силами и начал оглядываться в поисках какого-нибудь начальника, приостановился, но тут же получил прикладом в спину. Сделав, чтобы не упасть, несколько больших шагов вперед, он оказался рядом с географом. Тот криво улыбался себе под нос: как они не понимают, что все эти дерганья — ерунда.

— Хальт! — Скомандовал "Ехидный". Место для расстрела было подходящее: тылы стадионной трибуны, кирпичная стена, а чуть в стороне, Господи — ров! Метров с десяток длиной. Не то, чтобы свежевырытый, заваленный на треть строительным мусором, но одиннадцать трупов уместит. И если своротить на трупы горку земли, что за ним уже приготовлена, получиться отличная братская могила.

— Капитан! — Громко проревел Ляпунов.

Фурцев попытался подойти к "ехидному" больше он никого не знал. Размахивая перед ним руками, он начал быстро говорить "ахтунг, ахтунг, нихт, нихт!" и еще какие-то слова вперемешку с русскими, он требовал любого "официрен", любого начальника, не может же, в конце концов, судьбу одиннадцати человек решить один ефрейтор!

Словно обидевшись за "ефрейтора", "ехидный" толкнул Фурцева автоматом в грудь, тот повалился на траву и уже сидя объявил, что его не имеют права бить и не выслушивать, потому что он капитан!

— Капитан! Капитан! Понимаешь, немецкая твоя башка, Капитан!

Ефрейтора это сообщение развеселило, он засмеялся.

— О, я, я, гауптман, я.

— Не ты, дурак, а я!

Видя, что командир не может добиться ничего путного от фрицев, Ляпунов сам решил перейти к активным объяснениям, беря пример со старлея, кинулись вперед с заклинаниями и возмущениями и Рябчиков с Мусиным. Не отстал и мужик с ежиком.

Мышкин стоял чуть в сторонке, засунув руки на полладони в карманы грязных, расклешенных штанин, и медленно оглядываясь одним прищуренным глазом.

Ничего из психической атаки не вышло. Немцы молча, но решительно прекратили все это. Кто поучил по зубам прикладом, кто по ребрам. Видя, что и этого недостаточно, "ехидный" дал очередь из шмайсера под ноги крикунам. Странно, но это подействовало. Казалось бы, какая разница, сейчас тебя убьют, или несколькими минутами позднее.

— Вот гады! — Прогудел лейтенант Ляпунов, вытирая окровавленные губы.

— Что же делать, что же делать, что же делать! — Скулил, дергаясь из стороны в сторону, мужик с ежиком.

— Раздиивайс. — Скомандовал "ехидный".

— Раздевайся?! Это еще, блин, зачем?! А?!

— Раздиивайс. — Равнодушно повторил ефрейтор.

Старший лейтенант рванул ворот гимнастерки и угрожающе шагнул вперед. Ефрейтор резко навел на него автомат, и сразу стало ясно — еще шаг и выстрелит. Ляпунов медленно отпустил ворот, и остановился. В ту же секунду "ехидный" резко повернулся вправо и дал короткую очередь, которая аккуратно пришлась в ствол липы.

— Хенде хох! Выходи!

Из-за ствола медленно появился Мышкин с поднятыми руками с виновато-огорченной улыбочкой на губах. Эх, не удалось сделать ноги.

— Разди-ивайс! — Истерично крикнул ефрейтор. Пленных стали подталкивать к длинной деревянной скамейке врытой в землю вдоль упоминавшегося рва. Что, сидячими будут убивать, что ли?!

Фурцев с трудом поднялся на ноги, доковылял до указанного места. Странно, но в такой момент на него напала оглушающая апатия, под которой копошились мелкие, не вечные, даже неуместные в такой момент мысли. Он медленно стащил через голову потную, вонючую гимнастерку, долго возился непослушными пальцами с непослушным поясным ремешком.

— Ну, что, капитан, — сказал Мышкин раздевавшийся рядом, — последний парад наступает?

Капитан сначала хотел ему не отвечать, а потом вдруг вспомнил, что есть у него вопрос к разведчику.

— Слушай, Мышкин, а ты, правда сам попросился сюда из госпиталя. Ну, когда тебе глаз выбили.

— Сам. Только никто не верит. Обидно.

— А зачем?

Лейтенант быстро и ловко освободился от своего широкого стильного костюмчика. Повел сильными плечами, глубоко вздохнул.

— Ты тоже, командир, как и остальные, думаешь, я просто повоевать люблю?

Фурцев вытащил ногу из штанины, и в глазах у него почти померкло от напряжения.

Мужик с ежиком плакал, уткнувшись в свою грязную гимнастерку. Ляпунов уже сидел на скамейке разоблачившись, и размеренно докуривал последний бычок. Солнце выставилось из-за липовой кроны и теперь заливало всю сцену тяжелым, томительным теплом.

— Сказать честно…

— Да что уж там. Пусть думают, что хотят, а я вину искупал.

— Вину?

— Тогда ведь, во время первого выхода все же из-за меня началось. Я первый обнаружил этих индейцев, и заколол их спящего часового. Они и взбеленились. А их в дозоре оказалось с десяток. И устроили они мне око за око. Иногда это бывает мало.

— Ахтунг!

— Поня-ятно. — Протянул Фурцев.

Группа измученных людей в грязном белье, медленно, обреченно шевелилась возле скамейки. Но чем-то эта картина не устраивала немцев, чего-то они еще начали требовать, задирая стволы автоматов. И быстро тараторя по своему. Один автоматчик убежал, посланный "ехидным" куда-то в обход трибуны, готовящейся стать местом преступления против человечности. Убежавший, почти сразу же появился вместе с офицером, тем самым, любителем моноклей и стеков.