Выразительно подняв бровь после этих слов, Син смотрел, как постепенно краска заливает щеки Лахлана. Странно, но его брат ожидал, что он поведет себя более достойно, чем когда-то их отец.

— Это совсем другое дело, — сказал Лахлан, понимая мысли Сина. — Тогда шла война, и это был единственный способ прекратить военные действия.

— И если я не остановлю повстанцев, снова начнется война. Генрих уже потерял терпение.

— Тогда дай тебе Бог, чтобы предводитель повстанцев этого клана был не тем, кого твоя жена очень любит.

Син смотрел на стол и чувствовал, как у него внутри все сжимается. В глубине души он уже знал, кто преступник, хотя его сердце упорно твердило, что это должен быть кто-то другой — кто угодно, но другой.

Однако это был Дермот Макнили. И это было так же верно, как то, что Син сейчас сидел за столом и слушал братьев. Он понимал, что, узнав об этом, Калли будет вечно проклинать и ненавидеть его, но что-либо изменить было не в его власти.

— Что ж, я никогда… — Калли замолчала на полуслове, а мужчины смотрели, как она входит в комнату с подносом свежевыпеченного хлеба и нарезанного сыра. — Когда я уходила, вы все четверо были веселы, а теперь, когда я вернулась, у вас такой вид, словно свершилось Второе пришествие. Могу я узнать, какая трагедия омрачила настроение всех в этом зале?

— Исключительно отсутствие вашей красоты, — усмехаясь, отозвался Брейден. — Без нее мы пребываем в абсолютной темноте.

— Следи-ка за своим языком, братик, — заворчал Син, бросив в него куском хлеба, — или я сам за ним прослежу вместо тебя.

— Успокойтесь, — улыбнулся Лахлан, — лучше я скажу Мэгги, и она надерет ему уши.

— Я стараюсь загладить твои промахи в отношениях с твоей леди — и что же получаю взамен? — Брейден притворился возмущенным. — Посмотрим, стану ли я помогать тебе снова.

Син смотрел на приближающуюся жену, и она казалась ему прекраснее, чем все ангелы на небесах.

— Не забывайте, Син, какое обещание вы мне дали. — Она многозначительно взглянула на него. — Сегодня разрешаются только улыбки.

Син оскалился в фальшивой улыбке.

— Во всяком случае, это лучше, чем мрачный вид. — Калли закатила глаза, а потом, обернувшись к Саймону, поманила его рукой. — Милорд Саймон, могу я сказать вам пару слов наедине?

— Зачем вам это нужно? — Син удивленно выгнул бровь.

— Просто я хочу задать ему вопрос так, чтобы вы не слышали. — Потянувшись через стол, она дотронулась пальцем до кончика его носа.

— Почему?

— Потому что я не хочу, чтобы вы слышали.

— Ну да, — вмешался Лахлан. — Ты что, Син, глухой?

— Надеюсь, брат, в один прекрасный день я увижу, как женщина погубит тебя. — Недружелюбно взглянув на брата, Син ударил ногой по ножке стула Лахлана. — Уж тогда-то я посмеюсь над тобой.

— Погубит? — повторила Калли. — Как жутко это прозвучало. Никакая расправа не замышляется. Просто я хочу задать вопрос.

— Да, — Син иронически посмотрел на жену, — и империи раскалывались на части от одного-единственного произнесенного слова.

— Но я хочу расколоть не империю, а всего лишь лед, сковывающий ваше сердце.

Как только были произнесены эти слова, в зале воцарилась тишина. Син оцепенел, не веря собственным ушам, Калли покраснела, смущенная своим признанием, и уткнулась подбородком в грудь, а Саймон, быстро поднявшись, повел ее из комнаты, чтобы они могли поговорить.

— Син, — заговорил Лахлан, стоя позади брата, — я понимаю, что я не тот человек, который вправе давать советы в таких делах, но, мне кажется, только дурак может позволить такой женщине ускользнуть у него из рук. Если я когда-нибудь найду женщину, которая сможет не замечать моих недостатков и желать быть со мной, я переверну небо и землю, чтобы удержать ее при себе.

— Ты не я, братишка. А я не могу позволить себе быть с ней откровенным, когда знаю, что вскоре она будет меня ненавидеть. Ненависть и презрение к себе я впитал вместе с материнским молоком, и все же мне невыносимо думать, что я увижу их в глазах Калли.

— Тогда не предавай ее.

Это было сказано так легко, что Син оглянулся на брата.

— Все, что у меня когда-либо было в этом мире, — это мое слово и моя честь. Это единственное, что с меня не содрали, единственное, что я никогда не обменивал и не продавал ради того, чтобы выжить. И ты предлагаешь мне отречься от них? Ты просишь у меня больше, чем я могу дать. Нет, я должен исполнить то, что пообещал.

И все же, глядя в ту сторону, куда ушла его жена с Саймоном, Син чувствовал боль из-за того, чего требовала от него его честь. Но в этом случае не только честь имела для него значение. Он знал Генриха так, как знали лишь немногие. Если Син не доставит королю Рейдера, Генрих сотрет этот клан с лица земли.

Его братья, извинившись, ушли, а Син, оставшись один в пустом зале, молча глотал еду. Едва он успел закончить завтрак, вернулась Калли и удивленно посмотрела на пустые стулья.

— Они уже ушли?

— Боюсь, их поторопило мое дурное настроение. Итак, не собираетесь ли вы рассказать мне, о чем вы говорили с Саймоном?

— Совершенно не собираюсь отвечать на этот вопрос.

— Вы дерзкая девица, — покачал он головой.

— Да, я такая. Выведенный из себя отец часто говорил, что я испытываю терпение Иова. — Взяв Сина за руку, Калли подняла его на ноги. — А теперь мы отправимся продолжать наш день веселья. Пойдемте, сэр Чудовище, и позвольте мне проверить, смогу ли я удержать улыбку у вас на лице.

Она даже не подозревала, что само ее присутствие вызывало улыбку в сердце Сина, — а это было самое страшное.

После того как Син приготовил лошадей, он и Калли верхом отправились в деревню Тайер-Налэн, где жила и работала большая часть клана Макнили. Погода стояла хорошая, и в деревне было оживленно. Дети играли, бегая туда-сюда по дорожкам между одноэтажными домами и лавками. Женщины и мужчины, вышедшие по своим повседневным делам, то и дело останавливались на дороге, чтобы посплетничать и поболтать друг с другом.

Спешившись и оставив лошадей у конюшни, Калли и Син пошли дальше пешком и вскоре почувствовали всеобщую враждебность. При их приближении женщины поспешно забирали детей и уходили.

Калли глубоко вздохнула, стараясь терпимо отнестись к тому, как члены ее клана встречали ее мужа. Еще хорошо, что Син не надел свою кольчугу и не взял меч, потому что можно было только представить себе, насколько хуже было бы их отношение к нему в этом случае.

Жена мясника вышла из своей лавки, но, увидев их, убежала обратно внутрь, захлопнула дверь и повесила табличку, на которой было написано, что сегодня мяса нет. Калли глянула на табличку, а потом на Сина, чтобы узнать его реакцию. Но никакой реакции не последовало. Он спокойно отнесся к презрению, словно ничего другого и не ожидал, и это сильнее всего взбесило Калли. Этих мужчин и женщин она знала всю свою жизнь и не понимала, как они могут быть такими слепыми.