Это последнее и есть суть портрета средневекового педагога: в левой руке – раскрытая книга, а в правой – пучок прутьев. Его нельзя представить без палки, без прутьев, без ремня, без других средств наказания.

Выросли из этих корней ростки некоторых современных способов обучения. Изменилось, конечно, очень многое, причем резко, бесповоротно. Однако для многих учащихся учение все же не превратилось в страстное увлечение, многие дети не находят в нем свой жизненный смысл.

Мне кажется, педагоги больше умеют заставлять детей учиться, чем побуждать их к учению, больше знают, как передавать знания, нежели – как вводить учащихся в «царство мысли».

Почему так получилось? Не в той ли дотянувшейся до нас уверенности, что ребенка можно обучать только путем принуждения, следует искать причину?

Перечитываю один за другим учебники по педагогике, ищу в них пытливых, веселых, неугомонных шалунов, ищу в них малышей, сдружившихся с Карлсоном, с Питером Пеном со своей шумной компанией, Пеппи Длинныйчулок, с Томом Сойером и Гекльберри Финном, устраивающими ночные прогулки на кладбище, ищу наших девочек и мальчиков, юношей и девушек, спорящих о философии жизни в узких подъездах домов и укромных уголках дворов. Я знаю, их много, очень много, они составляют треть нашей страны. Хочу прислушаться к их звонкому голосу и песням, их шепоту. Хочу узнать об их стремлениях, радостях, огорчениях. Хочу заглянуть в их духовную жизнь. И, наконец, хочу получить от них откровенный ответ на вопрос: «Ради чего на свете отдались бы вы со всей свойственной вам страстью учению, этому необходимому, обязательному и высочайшему делу?»

Ищу я этих мальчиков и девочек, юношей и девушек в учебниках педагогики.

Но почему в этих храмах воспитания так холодно и зябко?

Почему здесь такое безмолвие?

Почему в них разгуливает педагог, нахмурив брови, в сопровождении легиона отметок?

Почему в этом саду, где круглый год должна царствовать весна, постоянно господствует зима?

Где птички, цветы, дети?

Где дети, ради которых создан этот сад и написаны эти учебники?

Мне кажется, что я нахожусь в саду Великана-эгоиста, оградившего от детей свой сад высокой изгородью и повесившего на ней вывеску: «Вход строго воспрещается». И только потому, что Великан изгнал из своего сада всех детей, в этом саду весны и радости вдруг воцарилась зима, замерзло все, далеко улетели птички. За изгородью кипела обычная жизнь, шалили дети, пели птички, менялись времена года. В саду же Великана властвовала мертвая зима. Раз Великан, грустивший о весне и не ведающий о причине вечной зимы, услышал пение птички и увидел поразительное зрелище в своем угрюмом саду: в стене ограды в одном месте дети обнаружили маленькое отверстие и через него пробрались в сад, и только на этом месте вместе с детьми заиграла весна, каждое дерево, на которое удалось детям взобраться, начало цвести прекрасными цветами, на них сидели птички и заливались радостным пением. Но как только дети заметили подкрадывающегося к ним Великана, они страшно перепугались и сразу же убежали из сада, и в нем вновь воцарилась зима. Только один маленький мальчик не успел покинуть сад, ибо не увидел Великана.

В этой чудесной сказке Оскара Уайльда все кончается оптимистически. «Вот, оказывается, какой я злой!» Великан расчувствовался до слез. «Теперь-то я понимаю, почему весна не приходила сюда. Я посажу на дерево этого беднягу малыша, а потом разрушу ограду, и дети у меня в саду будут веселиться всегда».

Великан горько раскаивался о прошлом. Он подкрался к мальчику сзади, нежно поднял его и посадил на дерево. Дерево сразу покрылось цветами, и птицы слетелись к нему и начали заливаться песнями. А маленький мальчик протянул ручонки, обнял Великана и поцеловал. Остальные дети, увидев, что Великан больше не злой, вернулись, а с ними пришла и весна.

«Теперь это ваш сад, мои милые детишки!» – сказал Великан. Он взял огромный топор и разрушил ограду.

Так брали топоры и разрушали ограды великаны мировой педагогики.

Витторино да Фельтре в начале XV века построил для детей «Дом радости».

Ян Амос Коменский в XVII веке строил «Великую дидактику», гарантирующую учителям и учащимся приятное, радостное обучение и основательные успехи.

Иоганн Генрих Песталоцци в XVIII–XIX веках в своих воспитательных учреждениях в Нейхофе, Станце, Бургдорфе и Ивердоне стремился к возбуждению ума детей, к активной познавательной деятельности, этому учил он родителей.

Константин Дмитриевич Ушинский в XIX веке призывал к обучению, в котором серьезные занятия стали бы для детей занимательными, советовал учителям завоевать любовь своих учеников, изгнать из класса скуку и не оставлять ни на одну минуту ни одно дитя без дела.

Яков Семенович Гогебашвили создал увлекательные учебники и книги для чтения, до сих пор являющиеся одним из светлых источников духовного мира нации.

Януш Корчак продемонстрировал суть и огромное значение истинной педагогической любви к ребенку в его преобразовании и воспитании, возможность направления детей на самовоспитание и самосовершенствование.

Василий Александрович Сухомлинский своей «школой радости» вселил в нас веру во всемогущую силу радости познания, во всемогущую силу утверждения в каждом школьнике успехов в познании, чувства доверия к своим способностям.

Каждый день в газетах пишут о творческих педагогах, о них рассказывают по радио и телевидению, – учителя эти творят современные чудеса на своих сорокаминутных уроках, они вводят детей в глубь науки, разжигают в них страсть к постоянному самообразованию, возбуждают в них любовь к учению.

И как было бы хорошо, если бы были созданы учебники по педагогике, в основе которых лежали бы принципы гуманного воспитания и обучения. Они, наверное, были бы пронизаны пафосом педагогической любви и уважения к детям, пафосом утверждения в них радости познания, пафосом нашего доверия к ним, нашего сотрудничества, совместного поиска, совместных открытий.

Я верю в силу воспитания и обучения, то есть воспитания и обучения с позиций самих же детей, с позиций гуманистических начал.

И еще верю, что в таком образовательном процессе, в котором ребенок окажется и в школе, и в семье, он полюбит учение, и трудности в учении и познании приобретут для него совершенно иной психологический смысл – они станут условиями переживания радости успеха.

Первое письмо от Карлсона, который живет на крыше, ты получил в день твоего рождения, 20 февраля. Ты был тогда во втором классе.

О захватывающей дружбе Малыша с Карлсоном, живущим на крыше, ты уже знал. В течение двух-трех недель, пока мы читали тебе книгу о них, ты жил жизнью Малыша и мечтал иметь друга с пропеллером. Ты готов был верить, что Карлсон действительно существует, что он живой человечек.

В семье в твои обязанности входило открывать наш почтовый ящик и доставать оттуда письма и газеты. На этот раз твое внимание привлек необычный конверт, раскрашенный в красный и желтый цвета. С его лицевой стороны на тебя смотрел веселый человечек с пропеллером на спине. На конверте крупным и нескладным почерком было написано: «Паате. Секретно! Секретно! Секретно! Карлсон с крыши».