Я предпочел оставить креветок в покое. Мелани поступила так же: эта оранжевая еда вызывала у нее отвращение. Тогда я достал фуа-гра. Эту закуску я купил на деньги, полученные по чеку Анны. Столько часов работы ради маленькой порции утиной печени.

Я открыл упаковку, которая имела форму шкатулки. Утка, от которой мало что осталось, хотела что-то мне сказать, но я не стал ее слушать. Иногда нужно закрывать глаза на несправедливости. Я уже выслушал креветок.

Мы выпили шампанского из потертых помутневших маленьких стаканов, которые минимум двадцать лет содержали в себе только воду. Сколько умерших пили из этих стаканов? Несомненно, сотни. Может быть, и Трене? Лучше этого не знать. Пузырьки ничего не хотели мне сказать, они хотели только быть проглоченными.

Мы посмеялись, поели и допили шампанское.

– А что, если мы немного прогуляемся? – спросила меня Мелани.

– Ты же не можешь ходить.

– Найди кресло. Здесь это, должно быть, нетрудно. Во всяком случае, легче, чем найти бутылку шампанского.

Мелани была права: кресло ждало меня в нескольких метрах от палаты. Я с трудом усадил в него Мелани. Я не хотел усиливать ее страдания своей неловкостью. В коридоре мы слышали довольно веселые разговоры медсестер, обедавших в своем кабинете. Мы, как в плохом шпионском фильме, старались быть незаметными, чтобы нас не обнаружили. Мы добрались до лифта. У меня еще был волшебный ключ санитара.

– Куда ты хочешь поехать? – спросил я у Мелани.

– Здесь пятнадцать этажей над землей и два под землей. Я не знаю.

– Поедем в кафетерий? Я знаю, это не очень оригинально, но…

– Хорошо.

Но все было закрыто – и кафетерий, и киоск. Кому хотелось пить безвкусный кофе или есть сухую выпечку на Рождество?

– Мы можем выйти на крыльцо. Я давно не дышала свежим воздухом.

– Я не хочу, чтобы ты простудилась.

– Снаружи холодно?

– Пока ты находишься в больнице, погода изменилась. Наступила зима.

– Ты говоришь как журналист в программе о погоде.

– Я слишком много слушаю радио. У меня есть мысль лучше, чем о крыльце. Поднимаемся обратно вверх! Следуй за мной.

– Следуй за мной? Как я люблю твой юмор!

В лифте я попросил Мелани закрыть глаза. И помог ей надеть мою спортивную рубашку. Обычно она считала эту рубашку уродливой, потерявшей форму от стирок. На этот раз ей понравилось прикосновение этой одежды к телу. Все зависит от обстоятельств.

– Ты ничего не видишь?

– Совсем ничего.

Лифт включился. Поездка заняла немало времени. Наконец двери открылись.

– Не открывай глаза. Мы скоро будем на месте.

– Мы уже на месте?

– Да, это здесь. Открой глаза.

Мы были на крыше больницы, на площадке. Куда садятся вертолеты. Очаровательное место. Если однажды библиотерапия не будет обеспечивать мне приличную жизнь, я мог бы открыть сеть гостиниц «кровать и завтрак»… на крышах. Таких еще нет. И Кретей стал бы туристическим городом. Сюрреалистическая идея, из которой Трене смог бы сделать песню.

– Ты совсем сошел с ума… А если кто-нибудь нас обнаружит?

– Не думай про это. Пользуйся моментом!

Вокруг нас горели огни города. Усталые вывески лишились некоторых букв и были похожи на книги с вырванными страницами. М_БЕЛЬ, Р_СТОРАН… Появления почтовых открыток с видами ночного Кретея придется немного подождать.

– Я не думала, что Кретей может быть красивым.

– Я тоже так не думал. Если хочешь, когда ты выздоровеешь, мы поедем в Канаду, на крыши. Там виды необыкновенные. Скажем себе, что сегодняшний вечер – это предвкушение.

Чтобы быть в согласии с моей мыслью, я был бы должен сказать «пред-предвкушение», такой огромной казалась пропасть, отделявшая этот пригород от канадских городов. Разлом Сан-Андреас[44] у ворот Парижа. Предвкушение экономкласса.

– Я очень хочу поехать с тобой в Канаду. На крыши.

– Будем пользоваться этим моментом, Мелани. Мы единственные, кто может видеть это зрелище. Подумай обо всех этих скучающих людях за столами.

– Спасибо, Алекс. Спасибо, что остался. Я не уверена, что все они скучают.

– Тебе не холодно?

– Немного холодно, но я в порядке. Ты помнишь, как твоя мать сказала мне, что у тебя каменные глаза?

– Да, помню, и очень хорошо. Даже мать Рембо показалась бы симпатичной рядом с моей. Я никогда не научусь понимать ее сомнительные аналогии. Но почему ты снова говоришь со мной об этом сейчас?

– Потому что она ошибалась. Твои глаза не из камня, а из чернил. Если бы ты заплакал, из них потекла бы черная или синяя жидкость. Твои глаза наполнены словами. И хотя они не твои, они тебе отлично идут.

Я встал лицом к Мелани. Трудно поцеловать человека, сидящего в кресле. Врачи этому не учат.

– Можно мне тебя поцеловать?

– Да, если хочешь. И если можешь.

Тогда я встал на колени, чтобы приблизить свои губы к ее губам. И закрыл глаза. Сейчас Ян, должно быть, ужинает со своей матерью. И ругает ее за холодную индейку или плохо очищенное от жил фуа-гра. Полстра загорает. Чэпмен мирно спит далеко от «Обломова». Мадам Фарбер ждет свою будущую квартирантку, а старая мать угощает ее картошкой. Мне было наплевать на них. И на литературу тоже. Забыты каменные глаза: из моих глаз текли слезы. Забыта Венера Арлезианская. Я целовал губы Мелани, наслаждался их вкусом; они были ледяными от ветра, который дул над почти красивым городом. В тот момент для меня существовали только они. Наша любовь не устарела: она перепрограммирована! Песни не стареют, они улетают в небо.

В моем уме звучал, спускаясь в обратном направлении, с неба, голос Трене:

В жизни людей бывают важнейшие моменты – минуты, сила которых так велика, что они действуют как обезболивающее. В такие минуты масло из тресковой печени кажется вкуснейшим блюдом, а укол от жала шершня – нежной лаской. Но чтобы пользоваться такими моментами, надо быть способным их распознавать. И не упускать их, потому что они не возвращаются и, если упустишь, оставляют во рту горький вкус утраченного времени.

В Библии, когда волхвы в конце концов отыскали младенца Иисуса, они должны были вернуться к Ироду, своему царю, и сообщить ему, где обнаружили младенца. Их вела звезда. Чтобы не заблудиться, им нужно было только поднять голову.