Он бросился в узкую дверь, разделяющую зал и подсобное помещение. Конь пошел следом, едва не сбив притолокой фуражку с наездника.

– Стой! – вскричал тот, чувствуя, как разогнулась на его тулье кокарда. – Стрелять буду.

Грузчики побросали поддоны с хлебом и поспешили укрыться за выступами стен. Заведующая выронила журнал и завизжала несвойственным ее полуторацентнеровому весу голосом.

Любая подсобка ведет на улицу, и беглец, уже ощущая носом приближающуюся свежесть, рвался на запах.

– Стой! – еще раз крикнул ему лейтенант и добавил многосложное определение, не нашедшее себе места в «Толковом словаре русского языка» Ожегова. А закончил, как и обещал: – Стреляю.

Выстрел прозвучал в тот момент, когда беглец уже мчался по двору, минуя столбы и прочие преграды, а конь еще не вынес милиционера из запасного входа магазина.

Каждый воспринял это по-своему. Парень в куртке поддал ходу, бабки во дворе дома на Варварке крикнули и закрестились, а старик, проходящий мимо запасного входа в магазин с авоськой с кефиром, взмахнул костылем, как шашкой, и, вспоминая былое, с оттягом рубанул появившегося в дверях лейтенента.

«Красный», роняя поводья, стек и пистолет, завалился на бок и повис на стременах.

– Товарищ командир! – с ужасом закричал дед, принимая в жилистые руки безжизненное тело всадника. – Как же так вышло?..

Добравшись до Никольской, парень рухнул на лавку. Из пятнадцати последних дней он спал всего шесть. Ел на ходу и справлял нужду исключительно в экологически чистых туалетах. Последний раз он был у своей квартиры три недели назад. Но и тогда не вошел в нее, заметив у подъезда машину, а в своих окнах – чужие лица. Его жизнь превратилась в ад, и он не умер с голода только потому, что время от времени заходил в сберкассу и снимал со счета деньги.

Прикурив сигарету, он стер со лба пот и несколько раз затянулся.

Дальше так жить нельзя. Складывается впечатление, что тысячи ментов в этом городе знают его в лицо и ловят, оставив все дела, только его. Затяжка, еще одна…

Пошарив в карманах, он выгреб содержимое и нашел телефонную карточку. Неподалеку был и таксофон. Еще раз подумав, стоит ли это делать, он уже почти отказался от внезапно возникшей идеи, однако тут же вспомнил пену, падающую с лошадиной морды, и решительно двинулся к полубудке, подвешенной на стену дома.

«Вставьте карту… Осталось три разговора»…

– Здравствуйте, подскажите, пожалуйста, номер телефона Генеральной прокуратуры на Большой Дмитровке.

Дитя порока… А разве есть другая Генеральная прокуратура?

«Осталось два разговора»…

– Здравствуйте, это Генеральная прокуратура? Подскажите, пожалуйста, номер телефона следователя Кряжина.

«Остался один разговор»…

Он глубоко вздохнул, решился и быстро набрал семь цифр.

– Мне следователь Кряжин нужен… А где он? В соседнем… Послушайте… Попробуй повесить трубку!! – взревел на всю улицу парень в куртке и врезал кулаком по пластиковой будке. – У меня остался последний разговор! В кармане – четыре рубля сорок копеек!! Я не чистил зубы двадцать три дня, и мне в лицо плюются ментовские кони!!! Позови Кряжина, мать твою, или я за себя не отвечаю!..

Отдышавшись, он некоторое время ждал и стирал пот. И, когда услышал: «Кряжин, слушаю», – взмолился:

– Иван Дмитриевич… Я с вами разговаривал в «Потсдаме»? С вами же?..

– Же. А ведь, Колмацкий, я настаивал, чтобы вы звонили мне каждые три дня, а не каждые три недели.

Коридорный покривился:

– Ну, был грех, простите. Звоню же.

– Как жизнь?

– Так, нормально… – пробормотал Филя. – Смешались в кучу – люди, кони…

– Какие кони?

– Весь мир сошел с ума, Иван Дмитриевич. Я одного понять не могу: у ментов в городе дел больше нет, кроме как меня за каждым углом стеречь?! Я даже помочитья без опаски быть задержанным не могу! Темноты жду!.. Что за беспредел?!

– Никакого беспредела. Просто я выхлопотал через Генеральную прокуратуру и публично объявил награду тому сотруднику милиции, который задержит гражданина Колмацкого.

– Чего? Награду? – не понял, не поверив ушам, Филя. – Какую награду?

– Поездка на три недели на двоих в Швейцарию, на Праздник сыра.

Колмацкий сглотнул слюну.

– То-то я смотрю, они все больше парами атакуют… Как к вам подъехать?

Запомнив, он уже почти оторвался от будки, как вдруг услышал за спиной знакомый, леденящий душу цокот копыт. Вжавшись в пикающую трубку ухом, Филя изловчился и посмотрел через собственное плечо себе за спину.

По свободной от людей улице Никольской, обгоняя самого себя, скакал конь в яблоках. Он глухо хрипел, жевал удила и выглядел перспективным лидером на предстоящем ежегодном Лондонском дерби. Сержант с заведенным под подбородок ремешком фуражки несся по Никольской и обдавал стены домов едким запахом конского пота. Он громко матерился, кричал «стой» и «запорю», и при этом по голосу его чувствовалось, что слезть ему хочется уже больше, чем остановить.

Колмацкий прикурил последнюю сигарету и пошел пешком на Большую Дмитровку. Во-первых, на метро или трамвай не было денег, во-вторых, ближайшая станция метро находилась как раз неподалеку от прокуратуры.

А во МХАТе в это время как раз давали бессмертную «Чайку». На одном из балконов, совершенно не вникая в суть происходящих на сцене событий, сидел Магомед-Хаджи. Около получаса назад ему позвонили его люди и сообщили, что обнаружили Колмацкого. За коридорным гнались конные милиционеры, и приблизиться к объекту у них не было никакой возможности. Неподалеку от Никольской машина уперлась в тупик, и Колмацкий вышел из-под наблюдения. Пешая разведка обнаружила его уже в центре. Он шел пешком, и у людей Магомеда-Хаджи уже не оставалось ни тени сомнения в том, что коридорный двигается либо к Совету Федерации, либо к Генеральной прокуратуре. Поскольку участвовать в утверждении нового пакета законов, предложенного однопартийной Государственной Думой, Колмацкий вряд ли собирался, люди Магомеда-Хаджи подтвердили свою готовность к действию.

– Убери в квартире и помой после этого руки, – улыбаясь, сказал Магомед-Хаджи и тут же пояснил обратившей на это внимание старушке рядом: – Сына одного дома оставил. Дети нынче такие: чуть ослабишь контроль – и они уже на улице среди наркоманов и преступников.

Дама молчаливо кивнула и снова поднесла к глазам театральный бинокль.

Кряжин не из пустого интереса справлялся у Колмацкого, откуда он следует и каким маршрутом пойдет к прокуратуре. А потому нет ничего удивительного в том, что, когда разговор Кряжина с коридорным еще продолжался, Сидельников и Тоцкий уже мчались на машине к телефонной будке.

Спешившись, они увидели Филю, шагающего семенящей походкой, погруженного в свои мысли, с погруженными в карманы руками.