Потом она сказала, что покажет мне еще большую тайну. Юна выдвинула ящик стола Ли, извлекла оттуда крошечный серебристый ключ и повела меня в северный квартал купола. Между лифтом и самым северным гигиенером она велела мне обследовать стену. Я ничего не увидела.

— Смотри снова, — настаивала она, — смотри как следует.

На этот раз я заметила пятнышко и крохотную щелку. Пятнышко оказалось замочной скважиной. Юна дала мне ключ, я его вставила, и щелка превратилась в четырехугольник: перед нами распахнулась дверь. Пыльная тьма не давала никакого намека на то, что в ней кроется. Юна взяла меня за руку; я колебалась. Если хождение по обеденному этажу во время комчаса не было проступком, влекущим за собой лишение звездочки, то вхождение в незнакомые двери таковым, разумеется, являлось. Но воля моей сестры была сильнее моей. Она потянула меня внутрь, закрыла за нами дверь и шепнула:

— Теперь, дорогая сестра Сонми, ты внутри тайны.

В темноте скользнуло белое лезвие: чудесный движущийся нож, который придавал форму душной пустоте. Я различила узкую кладовку, забитую стульями, пластиковыми растениями, куртками, веерами, шляпами, выгоревшим солнцем, множеством зонтов; увидела лицо Юны, свои руки. Сердце мое часто билось.

— Что это за нож? — спросила я.

— Всего лишь свет, фонарь, — ответила Юна.

Я спросила:

— А что, свет живой?

Юна ответила:

— Свет и есть жизнь.

Какой-то клиент оставил фонарь на сиденье, объяснила она, но Юна не отдала его нашему пособнику, а спрятала здесь. Это признание поразило меня сильнее всего.

Почему же?

Третий Катехизис учит нас, что обладать чем-либо, даже мыслями, означает для прислуг отрицание любви Папы Сонга, выраженной в Его Инвестиции. Я подумала — соблюдает ли еще Юна-939 хоть какой-либо Катехизис? Но опасения, пусть и самые мрачные, вскоре были отодвинуты на задний план сокровищами, что показала мне Юна: то была коробка с непарными сережками, браслетами и бусами. Она водрузила себе на голову тиару с изумрудами, обвила мне шею нитью жемчужин, похожих на ягодки голубики. Исключительное чувство облачения в вещи чистокровных возобладало над моим страхом быть обнаруженной. Я спросила у Юны, как она обнаружила эту потайную комнату.

— Это все любопытство, — ответила она.

Этого слова я не знала.

— Что такое любопытство? Фонарь или ключ?

— И то и другое.

А потом она показала мне самое замечательное из своих сокровищ.

— Здесь, — с благоговением сказала она, — показан мир снаружи — такой, какой он есть.

Это была книга, книга с картинками.

В наши дни таких немного.

В самом деле. Юна по ошибке приняла ее за поломанный сони, ведь картинки не двигались, потому-то, решила она, ее владелец от нее и отказался.

А что, Юна и читать умела, как чистокровная? Так же хорошо, как говорила?

Я задала ей тот же вопрос; она с горечью сказала, что нет. Но мы разглядывали картинки. На одной из них изображалась освещенная свечами зала, полная чистокровных, одетых в великолепные платья и мерцающие костюмы. Я была зачарована.

В той книге было много картинок. Вы должны представить себе, с каким священным ужасом смотрели мы на смуглую прислугу, ухаживающую за тремя уродливыми сестрами; на белую ведьму, осыпающую себя звездами и превращающуюся в даму, похожую на миссис Ли; на статного чистокровного, саблей расчищающего себе путь через лес; на семерых оцепенелых фабрикантов, идущих вослед сияющей деве с причудливыми ножами в руках; на дом, выстроенный из леденцов; на морского конька, расчесывающего волосы русалке. На замки, зеркала, драконов. Конечно, большинство из этих предметов мы тогда не могли идентифицировать. Не забывайте, я, будучи прислугой, не знала всех этих слов, как и большинство других, которые использую в этом свидетельстве. Юна сказала мне, что РекЛ и 3-мерка показывают нам лишь тусклый отблеск мира по ту сторону лифта: его подлинное воплощение содержит в себе чудеса, превосходящие даже Экзальтацию.

Столь многие странности, увиденные в течение одного лишь комчаса, вскружили мне голову, отравили разум. Сестра посветила фонарем на ролекс и сказала, что мы должны вернуться в койки до сигнала подъема, но обещала взять меня внутрь своей тайны в следующий раз.

И сколько же было этих «следующих разов»?

Около десяти или пятнадцати. Когда Юна будила меня и приглашала в свою потайную комнату, я давала себе слово, что иду туда в последний раз. И всякий раз была очарована новыми чудесами. Ближе к зиме Юна-939 стала напоминать себя прежнюю, оживленную, только во время наших визитов в тайную комнату. Перелистывая свою книгу с картинками внешнего мира, она озвучивала сомнения, которые поколебали даже мою собственную любовь к Папе Сонгу и безграничную веру в корпократию.

В каком же виде выражались эти сомнения?

Как мог Папа Сонг одновременно стоять на Своем Постаменте в Раздаточной Чхонмё-Плаза и прогуливаться по пляжам Экзальтации вместе с нашими сестрами, получившими Души? Почему фабриканты рождались в долг, но чистокровные нет? Кто решил, что Инвестиция Папы Сонга должна искупаться двенадцать лет? Почему не одиннадцать? Не шесть? Не один?

И как же вы воспринимали столь кощунственную гордыню?

Я умоляла Юну все это прекратить или, по крайней мере, притворяться нормальной в ресторации: понимаете ли, в те дни я была хорошо ориентированной прислугой, а не злодейкой, не угрозой цивилизации, как теперь. Более того, я боялась лишиться звездочек из-за неспособности донести на Юну Смотрителю Ли. Видите ли, сомневаться так, как она, значило обвинять Папу Сонга в чудовищном обмане. Юна призналась мне в том, что она сделала как раз в ночь, когда чуть позже показала мне свою тайну. Она встала перед Его Постаментом и произнесла: «Лжец». Просто чтобы посмотреть, что вслед за этим случится.

— И ничего не случилось, — сказала Юна, — решительно ничего. Так что вот думаю: присутствует ли там вообще наш Логоман?

Я читала Катехизисы усерднее, чем когда-либо; молила Папу Сонга исцелить мою подругу. Все тщетно: ее отклонения не уменьшались, но с каждым днем становились все более вопиющими. Вскоре даже Смотрителю Ли следовало бы задуматься о решительных действиях. Вытирая столы, Юна открыто смотрела РекЛ. Наши сестры чувствовали, что она совершает проступки, и избегали ее. Однажды ночью Юна сказала мне, что хочет покинуть обеденный этаж и никогда туда не возвращаться. Она сказала, что мне тоже надо уйти, поскольку чистокровные заставляют фабриканток работать в куполах, чтобы самим, не делясь, наслаждаться прекрасными местами, которые показывает ее книга, ее «сломанный сони».

В ответ я произнесла Шестой Катехизис, я сказала, что никогда не совершу такого злонравного выпада против Папы Сонга и Его Инвестиции. Реакция Юны-939 была злобной. Да, Архивист, злобной. Она обозвала меня дурой и трусихой, сказала, что я ничуть не лучше всех остальных клонов.