Прием французского посла в Венеции, (1740 г.) Каналетто, Государственный Эрмитаж, Санкт-Петербург)

Теперь обратимся к Парижу.

Сейчас — это огромный многоликий город. "Большой Париж" раскинулся на площади 1500 км2. Однако возник он две тысячи лет назад из небольшого поселка Лютеции на острове Сите, посредине Сены. Теперь на этом острове находится знаменитый собор Парижской Богоматери. Площадь перед собором считается географическим центром французской столицы. По преданию и по скупым историческим сведениям, Лютецию основали венеды — паризии, от которых город и получил свое название. Якобы паризиев (или парисиев) выселили (или позволили им переселиться) с побережья Океана римляне в период их господства в Галлии.

Итак, что же получается?

А получается удивительный парадокс: жители Марокко, Андалузии, Вены, Венеции и Парижа являются родственниками латышей, литовцев, русских, поляков, болгар и других славян.

Но что общего? Что общего между флегматичным латышом и подвижным, как ртуть, марокканцем? Что общего между семитским марокканским языком и индо-европейским французским? Что общего между тарантеллой и гопаком? Что общего между грассирующим парижским "г" и раскатистым славяно-балтийским "р"? В это родство трудно поверить. Это предположение выглядит настолько нелепо, что В. И. Паранин, возражая В. Н. Татищеву относительно венедов, заявил: "Как и в случае с варягами… приход венедов не более чем предположение, к тому же мест, откуда можно их вывести, множество. Например, известны венеды в Бретани (Вандея), венеты, жившие на побережье Адриатики, дали название Венеции и т. д. Неужели всерьез можно воспринимать мнение, что вандалы в Северной Африке, Испании, Франции, на Дунае, на севере Восточной Европы — это "брызги" единого народа?

Конечно, тот же Л. Н. Гумилев посредством "пассионарного взрыва" вполне мог бы обосновать появление "осколков" данного народа и на Дальнем Востоке, и даже за океаном, но не слишком ли односторонен такой подход?

И коль скоро человек склонен упорядочивать свою жизнь, в том числе и в пространственном аспекте, то в обширных регионах, с господством даже не очень близкородственных языков, компоненты двух, трех, четырех и более систем, занимающих одинаковое положение в данных системах (например к востоку от центра), могут именоваться одинаково. А поскольку системы расселения могут быть различных таксонометрических уровней, то количество тех же вандалов, вандалищ и вандалят может быть теоретически бесконечным.

Достаточно заглянуть в латинский словарь (никто не будет отрицать тесной связи латыни с другими европейскими языками), чтобы найти лингвистическую основу этнонимов "венеды", "венеты", "вандалы": veneti — "партия голубых" (в цирковых играх); venetum — "синева", "лазурь"; venetus — "цвет морской волны, голубой, лазоревый"; venio, veni, ventum — "восходить, подниматься, расти, появляться". Таким образом, нет никаких сомнений, что имя "венеды" относится к восточным компонентам ряда территориальных систем в Европе" [48].

Проще говоря, В. И. Паранин считает, что слово "венед" — это не самоназвание родственных народов, а прозвище, данное разным племенам и народам, расположившимся к востоку от какого-либо географического центра. Ну, например, Венеция была названа так потому, что расположена на востоке Апеннин и, следовательно, жители ее поэтому и назывались венедами.

Доводы В. И. Паранина выглядят очень убедительно. Действительно, римские цирковые партии "венетов" располагались именно на восточной стороне трибун. Однако при более внимательном рассмотрении проблемы начинают проявляться некоторые интересные нюансы, ускользнувшие от внимания уважаемого ученого.

Во-первых, интересно было бы знать, по отношению кого или чего находились на восток "вандалии" Марокко и Бретани, если они расположены на самых западных оконечностях двух континентов: Европы и Африки? Разве что по отношению к американским индейцам или к атлантической селедке.

Во-вторых, каким образом финны могут называть балтов и славян "восточными", если те находятся от Финляндии как раз на юг и юго-запад?

В-третьих, если имя "венед" — это римское прозвище восточных народов, то совсем необязательно, что его должны были бы с радостью воспринять эти народы. Например, прозвище "москаль" не только не воспринимается русскими, но и яростно отторгается. Следовательно, если кто-либо из этих народов и воспринял название "венед" от римлян, то для этого у них должны были бы быть, так сказать, свои, внутренние основания, то есть чувство причастности к этому термину.

И, наконец, самое главное.

Между всеми вандалами и вандалятами прослеживается нечто общее, что действительно делает их "брызгами одного народа".

Чтобы это показать, снова обратимся к запискам Цезаря о галльской войне как к наиболее раннему и достоверному историческому документу о венедах, в котором очень четко подмечены наиболее характерные черты венедского менталитета и образа жизни: "Это племя пользуется наибольшим влиянием по всему морскому побережью, так как венеты располагают самым большим числом кораблей, на которых они ходят в Британию, а также превосходят остальных галлов знанием морского дела и опытностью в нем. При сильном и не встречающем себе преград морском прибое и при малом количестве гаваней, которые вдобавок находятся в руках именно венетов, они сделали своими данниками всех плавающих по этому морю.

Венеты и их союзники стали готовиться к войне соответственно с опасностью, которой она угрожала; главным же образом, они стали приводить в боевую готовность свой флот, возлагая на него тем большие надежды, что они были уверены в естественных выгодах своей страны. Они знали, что их сухопутные дороги перерезаны лагунами, а плавание затруднительно по незнакомству с местностью и вследствие малочисленности гаваней. Согласно с принятым решением, они укрепляют города, свозят в них хлеб из деревень, стягивают как можно больше кораблей в Венетию, где Цезарь несомненно должен был начать военные действия. Для совместного ведения этой войны они принимают в союзники осисмов, лексовиев, намнетов, амбилиатов, моринов, диаблинтов, менапиев, а вспомогательные войска берут из противолежащей Британии.

Тамошние города обыкновенно были расположены на конце косы или на мысу, и к ним нельзя было подойти ни с суши, так как два раза в день, через каждые двенадцать часов, наступал морской прилив, ни с моря, так как при наступлении отлива корабли терпели большие повреждения на мели. Таким образом, то и другое затрудняло осаду городов. И если удавалось взять верх над жителями сооружением огромной насыпи и плотин, которые отбивали волны и достигали высоты городской стены, заставляя их отчаиваться в своем спасении, тогда они пригоняли множество судов, которые были у них в изобилии, увозили на них свои пожитки и укрывались в ближайших городах. Там они снова оборонялись, пользуясь теми же выгодами местоположения. Все это тем легче удавалось им в течение значительной части лета, что наши корабли задерживались бурями и вообще плавание по безбрежному и открытому морю с высокими волнами его приливов и при редкости и даже полном отсутствии гаваней было чрезвычайно затруднительно.