– Ты, главное, крестик не снимай, сынок, – сорванным голосом прохрипел отец. Малец неожиданно кивнул. Рус замер. Аккуратно разжал на своей шее руки Гнатика, который отцепился неожиданно охотно, будто не соскучился вовсе.

– Игнатий, ты уже взрослый, – лихорадочно затараторил безутешный папаша, вглядываясь в большие серые довольные глаза сына, стараясь не обращать внимания на легкость, с которой тот отстранился. – Если я тебя чем обидел – прости. И маму тоже прости, я и за нее извиняюсь. – И младенец явственно согласился, мол, не в обиде. Что-то мелькнуло в глубине его взора, что-то теплое. – Тебя как, не обижают? Ты сыт? – На последний вопрос ребенок радостно залопотал. Мол, очень даже вкусно. В этом Рус не сомневался, а вот радость Гнатика очень не понравилась. – Эй, тебя, случаем, не опоили?! – Спросил тревожно и сам же себя оборвал: «универсальная защита» магические яды разрушит! Только есть и обычные.

Мальчишку, похоже, держали в сладком дремотном состоянии. Большую часть времени он спал, а когда бодрствовал, то пребывал в полубессознательной эйфории. Как ни пытался Рус добиться от Гнатика любых намеков на его местоположение: была или есть ли качка; летел ли через подобие «зыбучей ямы»; тепло или прохладно; видит ли солнце – ничего не выходило.

Он не стал вызывал Гелинию, чтобы не рвать ей сердце. От вида почти настоящего сына у него самого за грудиной кололо, будто еж распушился. «Почти» забывалось напрочь, стоило только обнять свою кровиночку. Такую изощренную пытку Рус и в лоосском рабстве не помнил. Они оба чувствуют Гнатика, и этого достаточно. Пока ребенок был жив, здоров и никому из богов не посвящен (что стало бы понятно сразу). И это дарково «пока» висело над ними многотонной каменной глыбой. Висело на тоненькой ниточке, неумолимо подтачиваемой безжалостным временем. Волокна лопались одно за другим…

Идти в кушинарское землячество, чего князю Великого Кушинара крайне не хотелось, хвала богам, не пришлось. Его хитрые подданные были себе на уме и не очень-то жаловали своего не менее изворотливого властителя, свалившегося к ним на голову при помощи этрусских мечей. В первую ночную четверть, во время бушующего за окном таверны ливня, Русу «позвонил» Адыгей. Несмотря на то что алкоголь травил в первую очередь мозги, в этот раз шатало даже «отражение» Адыгеевой души. Увы, склонным к Силе он не являлся.

– Эт-т-то… Рус-с… кажется, ик! Дарки… тьфу, и-их не пе-пе-перепьеш-шь… завтра. П-постоял… двор «Вел… икие Гел-л-лины»… Эритрейцы держат… спросиш-шь меня… не з-зови меня… все. Ик!

Утром Рус пошел искать тот постоялый двор.

Гелинское море своим спокойствием поражало. Скалы, охраняющие Дорогу Археев, надежно отрезали бушующий Океан от «лужи», как высокомерные ветераны дальнего плавания презрительно именовали большой водоем на юге ойкумены, отдаленный аналог земного средиземноморья.

Эритрея начиналась сразу за проливом и тянулась узкой полосой вдоль северного побережья Гелинского моря миль на сто. Бухты, испещренные рифами, скалистые обрывы с неудобными спусками не способствовали строительству в этой части Гроппонтского княжества значимых портов. Малолюдные рыболовецкие поселения были единственным признаком человеческого присутствия, если смотреть на берег с моря. Чего нельзя сказать о местах, расположенных в глубине провинции, буквально в паре-тройке стадиев от водной глади.

Местные пастбища оказались раем для скотоводов. Стада тучных борков, отары овец бродили то там, то сям, а сочная трава будто бы не убывала. Мягкий влажный климат, жирная почва и благословение богини Лоос восполняли потраву, считай, на глазах.

Занятия местных жителей были почти полностью завязаны на скотоводстве. Только, в отличие от тиренцев, кочевать им не приходилось. Пастухов требовалось много, и эта профессия считалась непрестижной. Причем настолько, что коренные эритрейцы даже детей, которые у степняков гоняли борков с малолетства, в условиях куда более опасных, чем местная цивилизованная идиллия, берегли от лугов, как от огня. Скот пасли рабы. А последние пять лет те же люди – вольноотпущенники, к которым прибавились нищие и убогие. Дело было нехитрым: утром угнать стадо, вечером пригнать. За дурными головами, норовящими отбиться от основной массы, следили специально воспитанные собаки. Хищников перебили давно, пару веков назад, а воровство было явлением крайне редким.

Флавий, обнаружив обглоданные кости борка, глазам не поверил. Поморгал, ущипнул себя – останки животного не исчезли. Свистнул собак. Ошарашенный, плохо соображавший пастух первым делом подумал на них. Какая-нибудь из этих здоровых лохматых бестий объелась сладких ягод шатун-куста, взбеленилась и набросилась на незадачливого борка, имевшего глупость подойти к лесочку. Вместо того чтобы погнать скотину обратно к стаду, съела.

Псины меж тем на зов не спешили. Бывший раб умом, конечно, не блистал, но и совсем дураком не был, и мысль о взбесившемся животном, как и о помешательстве всей своры разом, отринул быстро. Отринул и с опаской пошел искать своих хвостатых помощников. Или хозяев: Флавий иногда, от нечего делать, размышлял о том, кто в пастушьем деле главнее. В последних раздумьях чаша весов склонялась к собакам, которые по-прежнему на зов не бежали, подтверждая рассуждения какого-то там презренного человечка.

Первую суку, трусливо прятавшуюся за чахлым кустиком, он нашел статера через три. Жалобно скуля, она подползла к пастуху на брюхе и прижалась к его ногам, униженно прося защиты. А ведь еще утром высокомерно порыкивала. Флавий на всякий случай внимательно осмотрел ее пасть и, не найдя крови, похолодел. Это что же должно было случиться, чтобы гордая опытная собака, претендовавшая в стае на лидерство, повела себя, как напуганный единорогом щенок, по малолетству вздумавший тяпнуть высокого скакуна за ногу? Впрочем, ужас перед неведомым быстро сменился страхом перед вполне конкретным и неизбежным гневом хозяина стада. От него-то влетит точно, и влетит не в одну лепту. Выход один – разыскать настоящего виновника. Мысль об опасности, которая может подстерегать его самого, Флавия не посетила. Местные позабыли про обитавших в этих местах волках, гиенах и львах, а в детские страшилки, как и в мистические проклятия, грамотный невольник, бессистемно читавший умные философские трактаты, понимая в них с пятого на десятое и многое путая, – не верил. Он регулярно жертвовал «своему» Эледриасу, периодически молился, поэтому был уверен в его защите.

Первая сука с радостным лаем исполнила команду некогда презираемого пастуха и побежала собирать остальных псин. Когда вся свора, явно видя в человеке защиту, завертелась вокруг Флавия, у него пропали последние опасения. Решимость найти неизвестных разбойников возросла до небес. Кто это мог быть, он даже не предполагал. Но и связываться – ловить и хватать – не собирался. Проследить и рассказать хозяину, а дальше его забота. Во взрослом мужчине, прожившем скучную жизнь, полную унижений, проснулся дух авантюризма. А любопытным он был всегда и окрестные места изучил еще смолоду. Не жил здесь никто, и опасностей сроду не было!

Тревожный звоночек прозвенел тогда, когда собаки, недоуменно глядя на человека, отказались подходить к останкам борка и ни в какую не захотели углубиться в лесок. Флавий, обозвав их глупыми курицами, пошел один. Псины, периодически оглядываясь на удаляющегося двуногого, побрели к оставленному без охраны стаду. Если бы бывший раб пригляделся, то заметил бы в их глазах жалость. Для них он уже стал покойником.