– Идея о том, что беременность можно прерывать ретроспективно, путем расчленения ребенка, достигшего определенного возраста, возникла в моем присутствии, – продолжает Адмирал. – Сначала это была шутка, никто не воспринимал ее всерьез. Но в том же году Нобелевской премией наградили ученого, который создал технику, позволившую использовать при трансплантации любую часть организма донора.

Адмирал прерывается, чтобы сделать большой глоток кофе. Коннор же к своей чашке даже не притронулся. Он даже представить себе не в состоянии, как можно сделать хотя бы глоток, когда речь идет о таких вещах. Даже то, что он уже успел выпить, удается удерживать в желудке с большим трудом.

– Война разгоралась, – продолжает свой рассказ Адмирал, – и добиться перемирия можно было, лишь усадив обе стороны за стол переговоров. Именно мы предложили идею создания заготовительных лагерей, в которых жизнь нежеланных детей прекращается, но без умерщвления. Мы думали, что предложение шокирует обе стороны и в них проснется здравый смысл, что они посмотрят друг другу в глаза через стол и кто-нибудь из них дрогнет. Но никто не дрогнул. Возможность прерывать жизнь детей, не убивая их, обе стороны нашли приемлемой. Билль о жизни был подписан, было заключено перемирие, и война окончилась. Все так радовались этому, что о последствиях никто не беспокоился.

Адмирал умолкает и мысленно уносится в прошлое. Через какое-то время он снова возвращается к реальности.

– Уверен, ты знаешь, что было дальше, – заканчивает он, сопровождая слова красноречивым взмахом руки.

Всех подробностей Коннор не знает, но общая идея ему понятна.

– Людям нужны были органы, – говорит он.

– Я бы сказал, требовались органы. К примеру, появилась возможность в случае рака прямой кишки заменить ее на здоровую. Человек, серьезно пострадавший при несчастном случае, теперь не умрет. Поврежденные органы заменят на новые, и он будет жить. Сморщенную старческую руку, скрюченную артритом, можно заменить на здоровую, только лет на пятьдесят моложе. Кто-то же должен был стать донором органов.

Адмирал делает паузу, чтобы поразмыслить.

– Если бы люди становились донорами органов по своей воле, нужды в заготовительных лагерях никогда бы не возникло… – говорит он. – Но люди не любят разбрасываться тем, что им принадлежит, даже после смерти. Этика оказалась бессильной перед жадностью – и трансформация случилась очень скоро. Люди быстро смекнули, что заготовительные лагеря – прибыльные предприятия, и они стали процветать при молчаливом одобрении окружающих.

Адмирал оборачивается и смотрит на фотографию сына. Хотя Адмирал еще ничего не сказал, Коннору и так ясно, в чем он собирается признаться, но мальчику хочется, чтобы он сделал это сам.

– Мой сын, Харлан, был отличным парнем. Умным. Но сложным, ты знаешь, о чем я.

– Я и сам такой, – соглашается Коннор с легкой усмешкой.

Адмирал кивает.

– Это случилось десять лет назад. Он связался с нехорошей компанией, и их поймали на воровстве. Черт, да я и сам был таким в его возрасте, поэтому родители и послали меня в военное училище, чтобы скорректировать поведение. Только в случае с Харланом я решил поступить иначе.

– И отдали его на разборку.

– Да. Я был одним из инициаторов мирного соглашения. Все ждали, что я лично подам пример.

Адмирал снова вынужден прерваться. Подняв руку, он прижимает к глазам большой и указательный пальцы, чтобы остановить слезы.

– Мы подписали разрешение, а потом передумали. Но было уже поздно. Харлана забрали прямо из школы, отправили в лагерь и там немедленно разобрали. Когда я заявил, что изменил решение, дело было уже сделано.

Коннор ни разу не думал о бремени, ложащемся на плечи людей, подписавших разрешение на разборку. Он даже представить себе не мог, что способен испытывать сочувствие к родителям, совершившим это злодеяние, не говоря уже о человеке, ставшем одним из авторов бесчеловечного закона.

– Мне жаль, – говорит он Адмиралу искренне.

Услышав это, Адмирал тут же берет себя в руки, практически немедленно.

– Не стоит, – говорит он. – Если бы моего сына не разобрали, вы бы все не оказались тут. Жена вскоре ушла от меня и основала фонд памяти Харлана. Я оставил службу и несколько лет я пил гораздо больше, чем сейчас. Так все и шло, пока три года назад у меня не появилась Великая идея, как я ее называю. Кладбище стало ее воплощением, а дети, среди которых находишься и ты, результатом. На данный момент мне удалось спасти от разборки уже более тысячи человек.

Теперь наконец ясно, почему Адмирал вызвал его на этот разговор. Это была не просто исповедь. Он хотел заручиться поддержкой Коннора, лишний раз подпитать его лояльность – и это сработало. Адмирал и правда одержимый человек, но его одержимость спасает людям жизни. Хайден как-то сказал, что Коннор – за справедливость. Эта черта теперь делает его преданным соратником Адмирала. Остается только предложить тост.

– За Харлана, – говорит Коннор, поднимая кружку.

– За Харлана! – эхом отзывается Адмирал, и они вместе пьют в его честь.

– Мало-помалу мне удается кое-что исправить, Коннор, – признается Адмирал. – Медленно, зато в нескольких направлениях.

Не столь важно, где был Лев в период после расставания с СайФаем и появлением на Кладбище. Гораздо важнее, о чем он размышлял все это время. А в душе у него в то время было так же темно и пусто, как в тех неприютных местах, где ему порой приходилось ночевать.

В скитаниях он провел около месяца, за это время ему пришлось пойти против своей совести, совершая при случае мелкие преступления, – только ради выживания. Быстро обучаясь, Лев вскоре приобрел все необходимые навыки, позволяющие выжить в экстремальных условиях улицы. Считается, что язык и культуру какой-либо страны легче всего изучать методом погружения. За короткое время Лев стал настоящим беспризорником. Оказавшись в одном из убежищ Адмирала, он быстро дал понять окружающим, что с ним шутки плохи. О том, что его должны были принести в жертву, Лев никому уже не рассказывал. Он придумал и распространял слух о том, что родители решили отдать его на разборку после того, как полицейские взяли его под стражу по обвинению в вооруженном ограблении. Он остановился на этой версии, потому что никогда в жизни даже не держал в руках оружия, и, рассказывая эту историю, Лев всегда в душе забавлялся. Удивительно, но все, с кем он делился жуткими подробностями предполагаемого грабежа, свято ему верили – и это при том, что Лев никогда не умел лгать. Но потом, когда он однажды заглянул в зеркало и испугался собственного взгляда, мальчик все понял.

К тому времени, как он попал на Кладбище, окружающие предпочитали держаться от него подальше, и Льва это полностью устраивало.

* * *

В ту же ночь, когда Адмирал с Коннором проводят тайную конференцию, Лев тайком выбирается из самолета и ныряет в кромешную тьму безлунной ночи, не включая фонарик.