С середины беседы инициативу разговора незаметно захватил Мэй. Он излагал азбучные истины, что вызывало если не раздражение, то, во всяком случае, потерю интереса к собеседнику. Словно почувствовав и уловив знаки невнимания и равнодушия в ответах Васильева, он вдруг заговорил другим языком и искренне:

— Я говорю прописные истины только для того, чтобы злой рок не вторгся в вашу жизнь, чтобы не только Бог, но и мы с вами хранили личную безопасность… Мы с вами в одинаковом звании, с одинаковым приблизительно опытом работы. Обвести вокруг пальца контрразведку — тут нужна особая осторожность. Со стороны виднее. Пусть это вас не обижает.

Владимиру после этих слов показалось, что Мэй действительно проявляет неподдельную заинтересованность в его благополучии и безопасности. Затем начался контрольный инструктаж с новыми условиями по связи. Хозяева вручили деньги, сувениры. Договорились встретиться через неделю, на окраине города.

Васильев понимал, что его новый хозяин хочет получить более свежую и важную информацию по сравнению с той, которую передавал Бакнеру. Зная об интересе американской разведки к частям Южной группы войск, он смекнул: соберу я материал по авиации.

Сказано — сделано! Это был его инициативный шаг.

Через своего друга, командира авиационного истребительного полка, он получил некоторые данные, обобщил их и подготовил к передаче в течение недели. Он любил педантизм в работе.

Как военный разведчик, Васильев видел проколы в работе своих хозяев, но никогда не упрекал американцев — боялся гнева. Так, например, в одном из планов связи в Будапеште предусматривалось заложить тайник в дупле дерева, громадного каштана, стоящего на одной из центральных площадей города. Причем это дупло находилось на приличной высоте. Вынуть из него закладку было проблематично: любому случайному прохожему бросилась бы в глаза попытка добраться по толстенному стволу до тайника в дупле.

Надо заметить, что Стороженко после ареста Васильева вылетал в Будапешт и при решении других вопросов по следственному делу на разоблаченного шпиона сфотографировал это дерево. Действительно, чтобы взобраться на него и добраться до вложения в дупле, нужно было быть виртуозом-циркачом или двуногим «пауком» со стажем. Не думаю, что это была насмешка янки, это было элементарное головотяпство американских разведчиков.

* * *

Васильев прекрасно осознавал свою роль. Он втянулся в преступную связь, завяз в ней глубоко и не собирался прекращать работу на церэушников — ковал «свое счастье». Более того, Васильев почувствовал даже какой-то азарт в этой сатанинской игре. Не случайно игроку тяжелее всего перенести и переносить не то, что он проиграл или может проиграть, а то, что надо перестать играть. С Мэем Васильев провел пять встреч. Но всему есть конец… Командировка заканчивалась, и надо было возвращаться в Москву.

Вот и последнее «свидание» с Карлом. Прощались так же тепло, как когда-то с Бакнером. На этот раз американец подарил Васильеву разные сувениры.

— План связи получите через нашего фельдъегеря, — ошарашил агента Мэй.

_???

— Согласно договоренности с руководителями-дипломатами, он доставит завтра в ваше посольство газеты и журналы США. Прибудет ровно в десять утра. Встречайте у входа. Сделайте это как бы случайно. В пачке с корреспонденцией найдете журнал «Национальная география», в котором и будет находиться план связи на период работы в СССР.

Мэй ухмыльнулся, а затем стал объяснять, что и как надо искать в этом журнале.

Дело в том, что во втором номере за 1983 год этого популярного в мире журнала на определенных его листах в линиях размещались микротексты. Военные контрразведчики впервые встретились с таким ухищрением: черный краситель некоторых линий тончайшим лучом лазера был вытравлен в форме русских букв, составлявших предложения с текстом операции по связи. Считывание таких текстов могло производиться через миниатюрные микроскопы с подсветкой, которые еще раньше Бакнер советовал Васильеву приобрести в магазине. Такой прибор у шпиона уже имелся — он выполнил указание Бакнера.

План связи начинался словами:

«Дорогой друг!

По прибытии в Москву не предпринимайте попыток выйти на нас. Выждите одиннадцать месяцев и тогда начинайте слушать наши радиопередачи, считая месяц вашего отъезда как нулевой.

Если у Вас появилась возможность добывать важные материалы или они у Вас уже находятся, поставьте сигнал готовности выйти с нами на связь в месте «Дом»…»

Далее шло подробное описание места, времени и специфики постановки сигнала. Здесь же давался подробный инструктаж по проявлению секретных сообщений, методике прослушивания и расшифровки радиопередач из Франкфурта-на-Майне. Описывались места закладок и выемки тайников, объяснялись способы использования «писем-прикрытий» и нанесения на их страницы тайнописных текстов.

Приводилась также таблица заменителей русского и английского алфавитов. На случай внезапного выезда за границу в назидательном тоне рекомендовалось немедленно связаться по двум номерам телефонов в США. Звонить рекомендовалось из телефонной будки или из крупного почтамта. По этим номерам, гласила инструкция, можно звонить в любое время суток и передать необходимое сообщение. Лучше заплатить самому за вызов, но при надобности заплатит вызванный номер.

* * *

Васильев прибыл в Москву с семьей теплым сентябрьским днем, отмеченным всеми признаками бабьего лета. Ступив на перрон Киевского вокзала, он вспомнил свой отъезд четыре года назад: уезжал он с розовыми надеждами, а вернулся с черными планами, животным страхом и почти что выпотрошенной, опустошенной душой. Он взглянул на чистое небо, и ему сделалось немного спокойнее.

Идя за носильщиком, Васильев неожиданно споткнулся о камень, лежавший одиноко на привокзальном асфальте.

«Неласково встречает меня родная земля, — подумалось ему. — Споткнулся с первых шагов на Родине. А может, это и есть прообраз того камня, который я привез ей за пазухой».

Об этом факте своеобразного предупреждения он расскажет на суде.

В подразделении ГРУ Генштаба, куда он прибыл для прохождения дальнейшей службы, его не очень-то ждали. Сослуживцы и раньше недолюбливали Васильева за высокомерие и колючий характер, когда с ним сталкивались по работе.

В других управлениях руководители тоже что-то темнили, не выказывая особой радости иметь под боком человека с капризным нравом. Давала о себе знать гордость, кружило голову себялюбие. Он с пренебрежением относился к непрестижной службе вдали от важных кабинетов. Не любил черновую работу, привык крутиться на виду у начальников и в «нужный» момент плакался о перегрузках. Небольшое дельце, успешно решенное им, выдавал за превеликое. Сослуживцы отторгали «назойливого летуна» еще и по причине постоянных рисовок: Васильев явно переоценивал свои успехи в небе, называл их не иначе как подвигами, что, естественно, не подтвердилось в ходе ответов с прежних мест службы в период следствия.