По Пушкинской улице к Невскому проспекту неторопливым шагом шла парочка. Один из господ отличался ростом и сложением, другой, пониже его, замечательными усами и плотно сбитой фигурой. Со стороны казалось, что старые приятели вышли на свежий воздух поболтать о пустяках или дамах. Что, в общем, одно и то же. Мало кто мог предположить, что у всех на виду являлось чудо: логика совершала открытие.

Лебедев был редким счастливцем из смертных, кого удостаивали чести, посвящая в упражнения маевтики. Он не только не возражал, но всей душой принимал участие в загадочном процессе. Свою роль он знал хорошо: давать простые ответы на простые вопросы. Об остальном можно было не тревожиться. Логика свое наварит. Взгляд Ванзарова стал рассеянным, он плохо различал, что перед ним, уходя в мыслительные дебри.

– Морев лишает Савкину девственности, – сказал Ванзаров. – Она оказывает сопротивления?

– Таких следов нет, – робко ответил Лебедев.

– Барышня обманута, контракта у нее не будет. Когда это вскроется?

– Уж как выйдет… Не завтра наверняка.

– Есть свидетели, которые могут подтвердить, что Морев принудил ее к сношению?

– Нет… Более того, отдалась добровольно.

– Ему что-то угрожает?

– Нет, – опять повторил Лебедев.

– Когда вскроется обман с ангажементом, что будет?

– Да ничего… Барышня поплачет и пойдет травить плод… Обычная история…

– Тогда чего ему бояться?

Лебедев был вынужден признать, что очевидных фактов нет.

– Вывод: Морев уверен в безнаказанности.

– Уверен, – согласился Аполлон Григорьевич.

– Тогда зачем ему вешать Савкину?

Ответа не было. Лебедев высказал предположение, что пьяница окончательно сошел с ума и решил попробовать сильные эмоции.

– Потом раскаялся и написал покаянное письмо, – добавил он, за что тут же был одернут. Маевтика не признает рассуждений.

– Если Морев убил Савкину, то он же убил Карпову? – продолжил Ванзаров.

– Сходный способ, – ответил Лебедев и хотел порассуждать о театральном тросе, но вовремя поймал себя за язык.

– Потом три месяца поднимал и опускал тело.

– Проверял, как подвялилась… Безумец, что возьмешь…

– Раз он убил барышень, то кто подбросил бумажных бабочек?

– Морев кинул, как подпись мастера…

– Допустим, это так… Откуда взялась бабочка в его крови?

– Убийца положил… Очевидно… Не сам же он…

– Значит, убийца знал, что это Морев убил обеих…

– Конечно, знал…

– И убийца знал, что Морев оставляет бабочек…

– Нет никаких сомнений…

– Бабочка в крови Морева – это знак мщения?

– Конечно! – обрадовался Лебедев. Такой простой вывод ему очень понравился. Отмщение мое: дескать, ты бабочек на убитых клал, вот теперь получай обратно.

– Выходит, убийца отомстил за Карпову или Савкину. Или за обеих сразу? – спросил Ванзаров.

– Может, за них… А может, Морев раньше кого-то из барышень обижал… Наверняка, подлец, обманывал. Вот и достигло его мщение.

– Убийца ждал не меньше трех месяцев, чтобы совершить возмездие. Почему?

Тут Лебедев нашелся быстро.

– Не был уверен… Искал доказательства…

– Какие именно?

– Может, в щелку подсмотрел…

Ванзаров глубоко вздохнул.

– Допустим, вы правы… – продолжил он. – Некто видит, как Морев насилует Савкину, которая не сильно сопротивляется. Потом этот некто ждет, ничего не предпринимая, когда Морев повесит ее.

– Что вас смущает?

– Морев должен был наткнуться на мою ловушку с песком, когда привел Савкину на сцену. Других свободных тросов нет… Куда ему деть мешок? Срезать при барышне? Она, чего доброго, откажется совать голову в петлю…

– И как ему быть? – невольно вырвалось у Лебедева.

– Морев должен был заранее найти мешок и его срезать, – ответил Ванзаров. – А потом еще подготовить запасной мешок, чтобы надеть на тело.

– Выходит, планировал убийство…

– Которое ему не нужно.

– Не нужно, но Савкину повесил…

– Аполлон Григорьевич, Морев не тот человек, что умеет планировать… Он гастроли звезды не смог спланировать. Пил и обожал бабочек… Куда ему злодейские планы строить…

– Это вам психологика шепнула? – аккуратно ввернул Лебедев.

Ванзаров промолчал. Они свернули на шумный Невский, где никто не обращал внимание на парочку мужчин, идущих под руку. Невский и не такое видывал.

– Он кое-что знал, – наконец сказал Ванзаров.

На всякий случай Аполлон Григорьевич не стал спрашивать: «О чем знал?» Вдруг маевтика еще не кончилась. Этого момента он никогда не мог уловить.

– Он знал… – уверенно повторил Ванзаров, возвращаясь из мыслительных дебрей и яснея взглядом. – Вернее: узнал… Подозревал… Про Карпову. Потом про Савкину. Окончательно убедился в «Неметти». Пришел к себе в номер, чтобы написать покаянное письмо. За то, чего не совершал…

Во всех этих играх логики был только один раздражающий момент: великий криминалист и ученый Лебедев порой ощущал себя глупым школяром у доски, когда надобно решить простейший пример, а он забыл арифметику. Неприятное чувство.

Аполлон Григорьевич предложил заглянуть в кофейню «Au fin goût», что виднелась на другой стороне проспекта, испить по чашке горького шоколада. Но Ванзаров, как обычно, спешил. Не до шоколада ему было.

Вывеска «Бакалея Л.Ф. Фальк» была заметна на всю 8-ю линию Васильевского острова. Торговля шла бойко. До самого потолка громоздились шкафы, плотно уложенные банками с крупами, бумажными фунтиками, холщовыми пакетами, жестяными коробками, консервами, солью, сахарными головками и предметами, чрезвычайно нужными в домашнем обиходе, о которых холостому мужчине неведомо ничего. Покупателей хватало. Их обслуживали двое: сухощавый господин с лошадиным лицом и юноша, похожий на него, как похож только сын. Из открытой двери доносился мощный аромат, в котором смешались запахи кофе, пряностей, сладостей и чего-то такого, чем пахнет в старых лавках, отслуживших не одно поколение. Ванзаров не стал заходить.

Он поднялся на второй этаж, который наполовину занимала квартира Фальков. И позвонил в модный электрический звонок.

Мадам Фальк вошла в ту пору материнства, когда она не могла думать ни о чем, кроме замужества дочери. Шутка сказать: драгоценному чаду уже двадцать один, а до сих пор в девушках. Где такое видано? Позор на честную купеческую фамилию. Надо сказать, у Анны не было недостатка в женихах. Крепкое дело отца и виды на приданое (за дочерью был обещан домик в конце Васильевского, между прочим) были куда важнее красоты невесты. Одно время женихи в доме не переводились. Вот только Анечка, младший ребенок и любимая дочь, была воспитана в своеволии. Родители баловали дочку, и Анна привыкла считаться только со своим мнением. Она отказывала почти всем женихам, так что к ним в дом перестали ездить с визитами. Мадам Фальк не знала, как помочь такой беде.